привязанностью, вошла и глаза ее округлились от удивления. Она поехала было на вокзал, но на полпути ее охватил ужас от этого поступка, моего приезда из Германии. «Это правда, Анжелика, что ты приехала из Германии?» Это был не цинизм, а страх, и я ничего не ответила, я пожалела ее. Поскольку из всей нашей большой семьи я была единственной, у кого были идеалистические устремления, и потому выбрала для себя жизнь, лишенную привилегий и лжи, девушка, с совестливой душой, испытывала ко мне что-то вроде обожания. Меня удивляло, что в ее сознании любой мой поступок мог быть только правильным. А теперь она была как в дурмане, обусловленном общественным мнением. Итак, когда на следующий день я заявила, что собираюсь жить в другом месте, сопротивление моих родственников, которые по-своему любили меня, было весьма условным[339].

Анна обескуражена, огорчена тем, что Анжелика стала большевиком, позорным клеймом, и вернулась в Россию, чтобы бороться и с новой властью. Сказать по правде, Балабанова еще не вступила в группу Ленина, но сестре не возражает. Напротив, она подтверждает то, что пишут газеты, и добавляет, что в Италии она была еще похуже чем большевичка.

Обед в доме Балабановых получается прохладным. Ночью Анжелика спит в комнате, увешанной портретами предков. Она долго не может заснуть. Наконец ей удается задремать, но вскоре ее будит какой-то шум. Это Анна, она сидит в кресле рядом с кроватью, сжимая руки, на ее лице отчаяние, глаза опущены. Она тихо говорит: «Сколько несчастий может случиться в одной семье. Одни сходят с ума, другие спиваются, третьи становятся большевиками. И надо же, все это случилось в нашей семье»[340].

Анжелика устала. Она встает и уходит. Но куда? Свободных домов нет, город полон демобилизованных солдат и крестьян, бежавших из сельской местности. Дома буржуазии и аристократии пока не экспроприированы. Кроме того, у Балабановой нет ни рубля в кармане. Свою квартиру ей предлагает Сергей.

Политическая ситуация, с которой сталкивается Анжелика в июне 1917 года, – запутанная, ситуация экономическая – тяжелейшая. Временное правительство не думает идти дальше реформации капитализма, а что касается войны, в июле оно переходит в контрнаступление, которое ставит австро-германские войска в тяжелое положение. В Италии превозносят Муссолини, тот насмешливо говорит о социалистах-пацифистах, называя их «изумленными, растерянными и униженными», и о «дорогом» товарище Балабановой, которую Avanti! защищает за то, что она «честно и мужественно выполнила задачи, возложенные на нее партией».

«Несомненно, – пишет редактор Il Popolo d’Italia, – что в последнее время русская революция подняла цены на пацифистские идеи на Циммервальдском рынке, особенно в Италии. Члены партии были глубоко убеждены, что Россия никогда больше не возьмет в руки оружие»[341].

Анжелика и вправду разочарована этой псевдореволюцией. Она не верит, что Россия плавно, парламентским способом перейдет в новую фазу, а затем постепенно – в капитализм, как это происходит на Западе. Нет, нужно сразу и немедленно переходить к социализму, потому что только так можно дать мир и хлеб голодающим людям, наполнившим город, и безземельным крестьянам. Будучи ортодоксальной марксисткой, она отвергает учение Карла Маркса, не видит опасностей, которые таит в себе социальная революция, если она совершается в отсталой стране, где 75 % населения – крестьяне, а рабочий класс составляет меньшинство (менее 9 %), сосредоточенное в нескольких городах. Как и многие другие социалисты-максималисты, она уже не прислушивается к предостережениям Розы Люксембург, которая еще в 1904 году предупреждала о грубом политическом мышлении Ленина, о его «ультрацентрализме», о его стремлении задушить, а не «обогатить» партию и рабочее движение[342].

Люксембург пророчески видела в ленинизме будущую тоталитарную власть. Но к ней не прислушались даже в спартаковском движении, настолько все были ослеплены революционной эйфорией.

Даже Карл Либкнехт и лучшие подруги Розы – Клара Цеткин и Анжелика Балабанова – не разделяли ее пессимизма в отношении ленинских теорий. Но когда большевики захватили власть с оружием в руках, та же Люксембург не критиковала большевистские методы, чтобы не подвергать опасности восстание в Германии: это стало достоянием гласности только после ее смерти. По ее мнению, «Свобода, предоставленная лишь приверженцам правительства, членам одной партии, – это не свобода. Свобода – это всегда свобода только тех, кто думает по-другому». Социализм не может быть принят «декретом и дарован десятком интеллектуалов». А потому те, кто претендует править от имени рабочего класса, не имеют права на «диктаторские полномочия фабричных инспекторов», они не должны прибегать к «драконовским наказаниям»: это не диктатура пролетариата, а «диктатура кучки политиков, диктатура в буржуазном смысле, в якобинском смысле»[343].

В 1918 году Балабанова хорошо понимает мысли своей соратницы, однако видит в решениях Ленина инструмент, необходимый для нейтрализации противника. Уже в 1917-м, едва приехав в Петроград, Балабанова ясно осознает, насколько отличается экономический контекст, в котором находятся российские социалисты, по сравнению с западным миром. Она смотрит на Ленина другими глазами: теперь она видит в нем не коренастого эмигранта-интеллектуала, то и дело заводящего бесконечные дискуссии, а человека, ясно мыслящего в чрезвычайно запутанной ситуации. Меньшевики и революционные социалисты тоже выступают за немедленное заключение мира и за наделение крестьян землей, но большевики, похоже, – единственная группа, предлагающая дать немедленный ответ контрреволюции.

На самом деле Ленин в меньшинстве, в его собственной группе большинство не поддерживает его. Большевики не единодушны в вопросе о необходимости немедленного вооруженного восстания. Зато у Владимира Ильича Ульянова в голове уже сложились четкие идеи. Он излагает их 4 апреля 1917 года в Таврическом дворце. Там собрались все социалисты русской галактики. Балабанова еще в Швейцарии: она читает в «Правде» речь Ленина, которая войдет в историю как «Апрельские тезисы». Тезисы, которые Каменев, Сталин и Муранов (члены редакции «Правды») не захотели публиковать, поскольку не разделяли экстремистских позиций Ленина. В марте Каменев отказался публиковать статью, которую Ленин прислал из Швейцарии: в ней он наметил все то, что скажет по приезде в Россию.

По мнению редактора «Правды», нельзя требовать от армии сложить оружие в то время, когда идет война. Однако 7 апреля Каменев публикует речь Ленина под названием «О задачах пролетариата в современной революции» и уточняет, что она выражает только личное мнение: «недопустимо, завершив буржуазно-демократическую революцию», сразу перейти к социалистической революции.

Каменев и Сталин считали, что «участвуя в войне после Февраля, солдат и рабочий защищают революцию»[344].

Ленин же считал, что «они участвуют в войне как подневольные рабы капитала». «Даже наши большевики, – говорит он своим противникам, – слишком доверчивы к правительству. Это можно объяснить только угаром революции. Это гибель социализма… Если