Я кричу.

– Это был, – кричу, – мой выбор! А он сделал его своим, и потому нет для меня дороже человека. И теперь я не знаю, могла ли решать за двоих. Я об этом всё время думаю – только при чем здесь ваши Тристан и Изольда? Он ведь хотел ребенка, а я его этого лишила. И ваш дурацкий фильм здесь ничего не исправит!

Я рыдаю так, как никогда не рыдала. Жан-Мари испуган. Мы уезжаем в гостиницу.

Часа через два Жан-Мари приезжает к нам и предлагает погулять по Парижу. Ни он, ни мы не вспоминаем о произошедшем на студии.

– Я читал, что сегодня в центре – демонстрация желтых жилетов, – говорит Парфений.

Леклер кивает:

– Совершенно верно, но она уже закончилась. Мы погуляем после демонстрации желтых жилетов.

– И выпьем кофе, – говорю я.

После того, что было на студии, мне хочется сказать что-то успокоительное. На мое предложение Жан-Мари никак не откликается.

Едем в трех машинах. В первой – Жан-Мари с Домиником, во второй – мы с Парфением, третья – джип с охраной. Машины останавливаются недалеко от Больших бульваров. Подошедший полицейский объясняет нам, что проезд закрыт. Дальше мы двигаемся пешком.

Сегодня, оказывается, день катастроф. Эвакуаторы растаскивают сгоревшие машины: здесь все машины – сгоревшие. На краю тротуара – выставка обугленных мотороллеров. Большинство витрин разбито, многие заколочены фанерой. Пуленепробиваемое стекло банка покрыто звездами трещин – но не разбито. Возле магазина электроники – несколько музыкальных центров в коробках. Кто-то хотел послушать музыку. Служащие магазина вносят их обратно через витрину, в которой больше нет стекла.

– Борьба за справедливость, – говорит Жан-Мари, – обычно кончается грабежом.

– Чего они хотят? – спрашивает Парфений.

Жан-Мари показывает на опустошенный бульвар:

– Вот этого.

Мы сворачиваем на одну из улиц, где уже стоят наши машины. Леклер оборачивается ко мне.

– Здесь сейчас сложности с кофе. Мы поедем в другой район.

Кофе пьем в Латинском квартале. Сидим на открытой веранде. Всем приносят эспрессо и воду, Доминику, дополнительно, – ликер. Жан-Мари снимает с головы Доминика бейсболку и надевает ее задом наперед. Смотрит на меня:

– Дурацкий фильм, дурацкий режиссер – модный и бессмысленный.

Я отвожу взгляд.

– Простите, я не хотела вас обидеть.

– Самое печальное, что это правда. – Леклер надрывает пакетик с сахаром и высыпает половину в эспрессо. – Вы думаете, я не понимаю, что Тристан и Изольда здесь ни при чем, что здесь – совсем другая любовь? Только это ведь ничего не меняет, потому что зритель про вашу любовь не собирается ничего понимать. Либо он смотрит фильм о Тристане и Изольде, либо не смотрит ничего.

– Зритель глуп, – говорит Доминик.

Жан-Мари возвращает ему бейсболку.

– Просто одно время отказывается понимать другое. И если современность не видит в истории своего отражения, она не будет смотреть в это зеркало. – Оставшийся сахар коварный Жан-Мари высыпает в ликер Доминика. – Будет смотреть, Доминик?

– Снимать историю духовного брака – самоубийство. – Доминик пробует ликер и со вздохом отодвигает. – Сейчас существуют все виды брака – кроме этого.

За соседний столик садится компания студентов. После тихого совещания подходят к Леклеру за автографами. Они читали и про нас – можем ли мы тоже дать им автограф? Ну разумеется, можем.

Расписываясь, Жан-Мари интересуется, будут ли молодые люди смотреть фильм о духовном браке. Студенты улыбаются. Знают, что режиссер любит шутить. Это все знают. Они будут смотреть всё, что снимет месье Леклер.

Жан-Мари требует подтвердить это письменно. Один из студентов достает блокнот и пишет расписку, под которой все подписываются. Прочитав всё внимательно, Леклер складывает бумагу вчетверо и сует в задний карман джинсов. Говорит строго:

– Хорошо. Я подумаю.

В лето седьмое Вальдемарова президентства в Городе открылось пять игорных домов и два дома терпимости. Опыт столицы со скоростью невероятной распространился по всему Острову.

Многие говорили:

Никогда еще на нашей земле такого не было.

Таковым Президент Вальдемар отвечал:

Скажете, может быть, что и телом не торговали? Что, может быть, не играли?

От избытка прямоты лицо его покрывалось пунцовыми пятнами.

Отвечал:

Не приемлю ханжества. И лицемерия тоже не приемлю. Мы лишь упорядочили существующее.

Ему возражали:

То, что упорядочивают, – делают как бы примером для общества. А ханжество здесь ни при чем.

Поступь прогресса становилась всё увереннее. В скором времени разнеслось, правда, известие, что в злачных местах видели самого Вальдемара. Вначале он отрицал свое присутствие там, но видели его слишком многие, и отрицать очевидное стало бессмысленно. Он объявил, что посещал скорбные сии места с проверкой, но когда выяснилась чрезвычайная дотошность этой проверки, возразить и тут было нечего.

Вальдемар был вызван на Большую землю, где у него состоялся непростой разговор с тестем. Злые языки говорили, что после этой беседы у Президента исчезла всякая потребность в общении с женщинами, не говоря уже об игре, и осталась одна лишь страсть к деньгам.

Вальдемарова супруга Сесилия, в отличие от отца, восприняла произошедшее не столь болезненно. К тому времени фокусы мужа успели ей надоесть, и она нашла утешение в обучении верховой езде. Общение с лошадьми, а в еще большей степени с учителем верховой езды Созонтом подействовало на нее благотворно. Все отмечали появившийся на щеках Сесилии румянец, а также общую ее телесную бодрость.

Вскоре обнаружилось, что жена Президента непраздна. Вальдемар, который после встречи с тестем не восходил более на супружеское ложе, заподозрил измену. Одолеваемый сомнениями, в конце концов он робко спросил у Сесилии, не связана ли ее беременность с занятиями верховой ездой, и если да, то от кого было зачато дитя.

Ответ Сесилии был краток и груб:

От коня, любимый. Устроит тебя такое объяснение?

Вальдемара объяснение не устраивало, но он не подал виду. Произнесенный громким голосом, ответ Сесилии был услышан не только им, но и многими во Дворце. На следующий день его обсуждала вся страна. Мало-помалу у островной общественности сложилось убеждение, что супруга Президента вынашивает кентавра. Это, тем не менее, впоследствии не подтвердилось.

Через надлежащее время Сесилия родила крепкого младенца мужеска пола с пухлыми щеками. Он нисколько не был похож на Вальдемара, и ничего лошадиного в нем также не было. В то же время сходство ребенка с Созонтом было разительно. О младенцах редко можно сказать, что они на кого-то похожи, но об этом младенце нельзя было сказать ничего иного. По желанию Сесилии назвали его Ипполитом, что означает распрягающий коней. Сама же Сесилия к тому времени также в значительной мере разнуздалась и скрывать свою связь с Созонтом не считала нужным.