– Я бы сказал, что оправдание Острова – это вы.

Исчезает.

Подобно тому, как это было на прежних выборах, к Острову потянулись суда с портретами Созонта. Портреты подчеркивали трудолюбие кандидата, его безграничную честность, столь же безграничную любовь к детям и лошадям.

Снимков в театре и библиотеке на этот раз не было, зато лошади присутствовали многообразно: с кандидатом на спине они брали барьеры, были ведомы им под уздцы и даже становились на дыбы в тщетном стремлении сбросить могучего седока. Фотографии всадника на вздыбившемся коне, привставшего в стременах с вытянутой вперед рукой, изображали уже, казалось, не учителя верховой езды, но памятник императору, ибо все императоры скакали именно так, и лошади под ними предпочитали перемещаться на двух ногах. Вытянутая вперед рука обещала усмирение не только лошади, но и всех, чьи злоупотребления стояли на пути прогресса.

При всём разнообразии кандидатов и их многоразличных умениях, в умении сидеть на лошади с Созонтом не мог сравниться никто. Созонтова гордая осанка, рубленый профиль и природное немногословие быстро снискали ему любовь в народе.

Вначале континентальные помощники заставляли Созонта заучивать длинные речи, но, поняв, что сила его в немногословии, начали писать для него выступления короткими, звучными фразами, похожими на команды в манеже.

Выросший в крестьянской семье, Созонт привлекал прежде всего крестьянство, составлявшее значительное большинство островного населения. Когда это стало очевидно, по стране начали расклеиваться фотографии Созонта в косоворотках и смазных сапогах. Он трепал лошадей по холке, запрягал их в телеги, груженные сеном, а иногда и просто беседовал с ними, по-доброму и проникновенно.

Его завистливые соперники говорили, что с тем же якобы успехом можно выбирать в президенты лошадь, но и это не отпугивало избирателей. Они вспоминали, как во время о́но страну возглавлял Повелитель Пчел, и теперь находили то время не самым худшим. Ко дню выборов было уже очевидно, что следующим Президентом Острова станет Созонт.

И он им стал.

Ксения

Жан-Мари спросил:

– Как вам жилось у тети, в доме на Побережье?

Отвечаю:

– Это был просторный каменный дом: в этих краях добывали камень. Потому дома на Побережье стоят до сих пор, в то время как многие части Города, по преимуществу деревянного, не сохранились.

Зимой я любила приходить в поварню и смотреть, как пунцовая от огня повариха готовила нам обед. Помню ее толстые руки, оголенные до локтя. Сама повариха была необъятной и наполняла собой всю небольшую, в общем, поварню. На месте, где она стояла, половицы были продавлены, зато отсюда она умудрялась доставать любую вещь. Руки были единственным, что оживляло ее неподвижность.

Я сидела на скамеечке, привалившись спиной к печи. Иногда там же засыпала, а просыпалась уже в своей комнате: эти руки относили меня туда.

Тетушка Клавдия любила повариху. Она уже тогда не была хрупкой, моя тетя, и ей, возможно, нравилось, что они с поварихой соразмерны. В других люди ценят прежде всего отражение себя.

По дому, конечно, во множестве перемещалась и худая прислуга. Движение худых суетливо, неубедительно и часто лишено цели. Тетушка Клавдия знала, что если уж повариха куда-то направляется, то на то есть веские основания. Прочая же челядь сновала по дому, переносила что-то с места на место. Не исключаю, что перемещение движущихся не всегда было осмысленно, но всегда доброжелательно.

Проходя мимо, эти люди трепали меня по волосам или, присаживаясь на корточки, говорили со мной о чем-то. Иногда угощали сладостями. Называли Вашим Светлейшим Высочеством. Если Светлейшее мне казалось соответствующим моему облику, то Высочество вызывало краску на щеках. Такое обращение казалось мне авансом: я очень хотела быть высокой.

Таким же высоким в будущем мне виделся и Парфений. В моих детских фантазиях мы стояли двумя тонкими, тянущимися друг к другу деревами. Соприкасались лбами, сплетались руками. Между нами, маленькая и толстая, пребывала тетушка Клавдия. Находясь в этой арочной композиции, она поворачивалась то ко мне, то к Парфению, напоминая горшок на гончарном круге. Мы же смотрели друг другу в глаза, как бы забыв о Клавдии.

Летом в дом тетушки привозили Парфения. То, что сейчас стало пляжем, было тогда пустынным песчаным пространством. Сквозь нынешние лежаки и тенты я вижу тогдашний берег и нас, гуляющих. Там, куда волны уже не докатываются, мы строим свои замки; все они немного напоминают княжеский Дворец. Граница волны подвижна, и замки в конце концов разрушает стихия. Какое-то время они еще стоят сглаженными песочными руинами, но потом исчезает и это.

Сейчас много песочных замков. И много строителей: согнулись (хрупкая линия позвоночника) над своими сооружениями, сидят перед ними на корточках и по-утиному, на корточках же, их обходят. Впрочем, после шести вечера здесь опять пустынно. Пляж – во всех смыслах явление временное.

По вечерам сидим в заросшей виноградом беседке. Пьем горячее молоко с медом, слушая тягучее повествование нянек. Рассказы их бесконечны и продолжают друг друга. А мы, стало быть, сидим, взявшись за руки, и, предназначенные друг другу, испытываем счастье. Мы уже тогда знали, что это счастье. Догадывались почему-то, что в такой полноте больше его не испытаем.

Первое лето правления Созонта выпало на год Лошади по восточному календарю. О восточном календаре никому на Острове прежде не было известно. Зная, однако же, Созонта, все понимали, что этот год не мог быть никаким другим.

Такое календарное явление Президент решил отметить с невиданным доселе размахом, учредив на Острове Международные лошадиные игры, призванные собрать если не всех живущих на планете наездников, то по крайней мере значительную их часть. На подготовку события были брошены все денежные средства и людские силы Острова. В стране начали строиться многочисленные манежи, а в столице в самые короткие сроки был возведен огромный ипподром.

Несмотря на круглосуточную работу, с самого начала было понятно, что в год Лошади игры провести не удастся. И тогда президентским указом ближайшее десятилетие было объявлено десятилетием Лошади. Отныне строителей не ограничивало ничто, кроме нетерпения Президента, но оно было велико.

Утро Созонт начинал с объезда строек и связанных с ними производств. Тем же он занимался и всю оставшуюся часть дня. Всё, что было связано с лошадью, доставляло Созонту неизмеримую радость. Присутствие лошадей виделось ему во всём, и его пытливый ум угадывал его даже в вещах неочевидных.

Так, при посещении завода железобетонных изделий, поставлявшего материалы для строительства, вгляд Созонта упал на старика-бухгалтера Фирса. Фирс был невелик ростом и кривоног. Прервав выступление директора завода, Президент подошел к бухгалтеру и спросил: