Узнав о смерти Председательницы, главнокомандующий Вальдемар объявил, что завтра начнется выступление. Жаждавшие немедленной победы потребовали начать наступление не завтра, а сегодня, пока власть еще растеряна. Вальдемар же отвечал, что сегодня рано, а послезавтра поздно. Объяснение было загадочным, а потому устроило всех.

На самом же деле Вальдемар ждал, что регулярная армия, узнав о смерти Председательницы, сразу же разбежится. Но армия не разбежалась. В память о безвременно ушедшей Председательнице она, напротив, решила восстановить в державе порядок, и с угрюмой сосредоточенностью готовилась к бою. Некоторые даже видели саму Мелиссу, плывущую на волнах эфира и взывающую к отмщению.

Услышав о настроениях регулярной армии, полководец южан впал в уныние. Говорили, что он испытал некий трепет, поняв, что бывшая супруга противостоит ему даже после смерти, и это посмертное противодействие Вальдемара по-настоящему испугало. Им овладела мысль, что наказание придет от Мелиссиной руки, гладившей его некогда и им целованной.

Главнокомандующий обратился к войску, сказав, что по вновь открывшимся обстоятельствам наступление откладывается, но его уже никто не слушал. Свободолюбивые добровольцы готовились наступать. Для Вальдемара они видели лишь одно место – место во главе войска, как то и положено полководцу.

Всю ночь Главнокомандующего била дрожь. Рука с пистолетом время от времени тянулась к виску, но что-то ее всякий раз удерживало. На следующее утро противники преодолели последние разделявшие их сотни метров. Теперь они стояли друг против друга по обе стороны Южного тракта.

Фельдмаршал Серапион предложил Вальдемару сдаться. Голос его был исполнен уверенности и спокойствия. Павший духом Вальдемар ответил что-то нечленораздельное и даже предложил показать карточный фокус. Войско южан сочло поведение своего Главнокомандующего неподобающим, и по рядам прошел глухой гул.

Серапион посмотрел на часы и сообщил, что у армии южан есть час на подготовку к сдаче.

Сейчас одиннадцать часов, сказал Серапион. В двенадцать я открываю огонь.

По словам готовых к бою солдат, никогда еще время не было столь ощутимым и звенящим. Тишину нарушало лишь бормотание Вальдемара, уговаривавшего свое войско временно отступить. За пятнадцать минут до поставленного срока в армии Серапиона началось движение и послышалось щелканье затворов.

Именно тогда на Южном тракте появилось облако пыли. Оно, казалось, стоит на месте, словно замерший смерч, но через несколько минут стало ясно, что облако приближается. Оба войска повернули головы в его сторону, так, словно оттуда могло прийти спасение.

И оно пришло.

В открытом автомобиле сидел Его Светлейшее Высочество князь Парфений. Первым к автомобилю подошел фельдмаршал Серапион. Отдав честь, он помог престарелому князю выйти из машины. Подошел к автомобилю и Вальдемар. Держался он независимо, но выражение его лица самовидцы описывали как счастливое.

Из палатки фельдмаршала принесли кресло. Когда Парфений сел в него, несколько самых высоких солдат подняли кресло на вытянутых руках. Князю принесли громкоговоритель.

Мир вам, сказал Парфений. Я отвечаю за вас всех. Таково мое послушание, поскольку сами за себя вы, увы, не отвечаете. Исполнен скорби, говорю вам: расходитесь по домам и обнимите ваших жен и детей, ибо если они потеряют вас, то какой же тогда смысл в остальном?

Раздался общий вздох облегчения. Он был так силен, что по обе стороны тракта закачались деревья. Вальдемар же, не тронутый этим дуновением, вышел на середину тракта. Заботясь о производимом впечатлении, этот гибкий человек решил явить несгибаемость. Ему принесли знамя Острова и большие ножницы. Разрезав знамя, он ждал, что его войско произнесет привычные слова. Но войско молчало, и он произнес их сам.

В наступившей тишине Вальдемар поднял две половины знамени над головой и повторил, что их уже не соединит никто, и передал их Парфению. Парфений же, приняв два куска материи, сложил их вместе. Когда он их вновь развернул, в руках его все увидели невредимое знамя Острова.

И солдаты обеих армий понимали, что произошло нечто необычное, и, обнажив головы, стояли в молчании. Потом же, не произнеся ни слова, отправились, как им было сказано, по домам своим и обняли жен своих и детей.

На следующее утро фельдмаршал Серапион объявил, что, ввиду смерти Председательницы Острова Мелиссы, он берет на себя всю полноту власти в стране.

Нет ничего хуже безвластия, сказал Серапион, ибо оно открывает в человеках самые темные бездны и превращает жизнь в ад.

Фельдмаршал сообщил также и о том, что власть он берет только на год, до тех пор, пока не будет избран правитель, отвечающий чаяниям островитян. Сам же Серапион давал слово офицера, что сложит с себя полномочия ровно через год, день в день, и уйдет на покой.

В лето пятьдесят второе Великой Революции первым указом Правителя Серапиона было объявлено прощение всем участвовавшим в смятении при Южном тракте. Вторым указом Правителя Остров вернулся к прежнему летоисчислению. Таким образом пятьдесят второй революционной год стал первым годом правления Серапиона. Первым и единственным, по данному Правителем обещанию.

Не все островитяне сумели осмыслить перемены в летоисчислении, так что даже начали раздаваться голоса, что Серапион-де отнял пятьдесят один прожитый год единственно с целью лишить страну светлого будущего и вернуть ее в темное прошлое. Таковым Серапион отвечал, что будущее отнять невозможно, поскольку существует оно только в фантазии. Он же, Серапион, по роду своих занятий фантазии напрочь лишен и занимается настоящим. Надлежит помнить также и о прошлом, дабы ошибки его не повторялись, а история не образовала бы порочный круг.

Вальдемар же сбежал за границу, не веря ни в объявленное прощение, ни в то, что Серапион оставит власть. Из-за границы, противореча Серапиону, он предложил добавить Острову пятьдесят лет нежитых, с тем чтобы шагнуть в будущее, не тратя лишних усилий. В подтверждение беглец приводил заграничный опыт жизнеустройства и расточал оному всяческие похвалы. Серапион, однако же, довел до сведения Вальдемара, что нежитые годы не содержат в себе опыта, а потому прибавление их бессмысленно.

Можно объявить ребенка взрослым, сказал Серапион, но умудрит ли это его разум и укрепит ли душу?

Он уподобляет народ ребенку, возмутился с Большой земли Вальдемар. Это есть отрицание народной мудрости и, стало быть, неверие в народовластие.

Народовластия фельдмаршал не отвергал, но и не верил в его безграничные возможности. Серапион полагал, что демократическое жизнеустройство требует чувства ответственности от каждой души человеческой. Такового на нашем Острове он не наблюдал.

Когда позвоночник не держит тело, сказал фельдмаршал, на человека надевают корсет. Этот корсет есть твердое правление.

Он отрицает высокую сознательность соотечественников, отозвался из-за Моря Вальдемар.