я углубиться в подробности. — Она заявилась на службу в храм Талии с истовым рвением, дабы стать послушницей. Послушной, но не шибко верующей. Сбегала от навязанного брака с нелюбимым человеком. В итоге ее избрали в качестве присяжного от храма, в котором она прислуживала. Отдали на поруки богине, но Демуру такой исход не устроил.

— Сложный характер у этой дамочки, получается, — весело отозвался беглый маг. — Значит, по собственной воле она в душекрады однозначно не вернется.

— Да, — кивнул я, соглашаясь. — По собственной воле — вряд ли. Но и мимо того фарса, что она устроила здесь, пройти нельзя.

В окнах собора начал гаснуть свет. Сверился с часами — десять вечера.

— Значит, вы собираетесь вернуть ее силой?

— Если потребуется. Сколь бы ни были жестоки боги, я не позволю ей издеваться над чувствами этих несчастных.

— А на аудиенцию у этого… «посланника Чада» вы записались, чтобы решить дело миром?

— Чтобы попытаться решить дело миром, — поправил я его. — И если такая возможность есть, не стоит ее упускать.

* * *

Наша запись на аудиенцию с Демурой датировалась следующим днем в десять часов утра, так что к назначенному времени мы уже стояли в очереди возле собора Святой Троицы.

Я догадывался, насколько сильна была мстительность к богам у этой обманутой и оскорбленной девушки. Несколько лет прислуживать богине, считая свою службу избавлением от большей напасти, а по итогу оказаться в пенатах своей госпожи с угрозой потери души — самого дорогого, что у тебя еще осталось.

Саймон был прав. Не думаю, что миролюбивый разговор с падшим присяжным убедит ее подчиниться моей воле, однако жестоким мясником я себя никогда не считал. В этом мире Демуре нет места, и она уже доказала это своими действиями. Если только ее насильно не приволокли в этот собор в качестве местного экспоната, в чем лично я сильно сомневался.

Когда подошла наша очередь, вчерашняя худощавая женщина вычеркнула наши имена из записной книжки и направила нас внутрь, дабы мы выразили пред образом Чада свою непоколебимую веру. И да воздастся нам за нее стократно!

Это если дословно. А если учесть, что аудиенция у Демуры стоила тысячу восемьсот рублей наличными с человека, то собор неплохо на этой вере зарабатывал. Не так, чтобы сумма сильно ударила мне по карману, но беднякам, для которых прообраз Чада считался тут чуть ли не избавлением от всех проблем и излечением болезней, пришлось раскошелиться.

Я просто в очередной раз убедился, что самая сильная вера — это вера в себя, а не в кого бы то ни было еще, но это уже лирика.

Поднявшись по широкой лестнице на паперть, мы вошли сначала в душное помещение с двумя уходящими по сторонам коридорами и массивной деревянной дверью, ведущей в главный зал собора. Нестерпимо пахло ладаном.

Только получив второе одобрение на встречу с Демурой от полноватого священника в рясе, нам дозволено было «прикоснуться к святому». Разумеется, прикоснуться духовно. Еще бы я девчонку какую-то малолетнюю за ляжку щупал!

А вот Саймон хохотнул от моих мыслей, на что мужичок строго пригрозил ему пальцем.

— Ну да, смеяться тут нельзя. Лишь страдать, — закатил рыжий глаза.

Таким образом мы и попали в главный зал собора, потолок которого уходил далеко ввысь. Множество скамеек было расставлено в равном удалении друг от друга, а к позолоченному алтарю вел единый длинный ковер однотонного песчаного цвета. На стрельчатых окнах, в виде красочных витражей, можно было ознакомиться с жизнеописанием Рода, Славы и их невинного Чада, прообразом которого местные как раз-таки посчитали падшего присяжного. В качестве культурного наследия — несомненно, красиво. Но только и всего.

Мы двинулись вглубь зала. Саймон с интересом оглядывался по сторонам. Видать, так же, как и я, впервые находился в помещении, посвященном Троице. Я же не отрывал взгляда от виновницы торжества, что восседала напротив алтаря. Сидя в позолоченном кресле, Демура, будучи в сосуде маленькой девчушки, закинула ногу на ногу и скрестила руки на груди, наблюдая за нашим к ней приближением.

— Я уже говорил, что она неплохо устроилась? — шепнул мне на ухо Саймон.

— Не один раз, — ответил ему.

Стоило нам остановиться напротив алтарного возвышения, губы девчонки расплылись в широкой ухмылке, а надменный взгляд, которым она меня одарила, был еще красноречивее. Он будто бы говорил: «Ну вот мы и встретились снова, Даггер, только на сей раз я — не жертва, а вот ты вполне можешь ею стать, если не свалишь отсюда подобру-поздорову».

— Ну надо же, какая встреча… — стала ее улыбка еще более пугающей. Золотистые глазки с вертикальными зрачками блеснули. — А я-то думала, когда ты заявишься сюда по мою несчастную, бренную душу, Даггер?..

Я обернулся на священников, которые, пусть и не отличались своей многочисленностью, но всё-таки находились в зале.

— Доброе утро, Демура, — вновь обернулся к падшей, приподняв уголки губ. — Милое… платье, — скользнул взглядом по ослепительно-белому платьицу с рюшами и оборками, в котором девочка и впрямь смотрелась, как ангелочек.

— Ах ты ж дамский угодник! — прикрыла она рот ладошкой. Но взгляд ее в моменте ожесточился, а на лицо нашла тень. — Или же грязная шавка Талии, которая загнала меня в угол, подобно дикому животному, и безжалостно пронзила сердце клинком? Завладела моей душой и надеялась, что я так просто спущу это с рук?

— Моя служба Талии осталась далеко в прошлом.

— Разумеется! Ведь тебя выкинуло в этот дивный новый мир так же, как и меня. Но я не верю, что ты явился сюда для того, чтобы обсудить былые деньки. И уж явно не для того, чтобы преисполниться верой в Чадо…

Она спрыгнула с кресла на обе ноги в белой тряпичной обувке, высоко подняла руки и задрала голову, откидывая лавину златых кудрей за спину.

— Услышь же меня, Чадо, — эхом отдался от стен зала мелодичный детский голосок, — да приди на зов той, кому ты вверил изъявить волю твою! Пусть истина, что льется из уст твоих незримых, войдет в мои, и да услышат ее те страждущие, что пришли сюда за благословением твоим! О Чадо!

Яркий свет, охвативший сосуд Демуры, заставил меня накрыть глаза ладошкой. Саймон и вовсе зажмурился, кривя физиономию и делая опасливый шаг назад. Вторили девчонке и колокола, звон которых набатом прокатился по окрестностям. Священники, караулящие свою