Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Силы у Сумарока порядочно было. Дорога набила. Да и жглось себя показать.
Дошел до конца пути, не сорвался. А там — сруб из бревен шкуренных, гладких. Сумарок отступил, разбежался хорошенько, ан не допрыгнул, оборвался. На второй раз — то же. Соскользнул, как по валу льдяной крепости.
Выдохнул, встряхнулся. Нахрапом не взять. С умом надо. Пригляделся Сумарок: в дереве были ямки понаделаны, точно норки. Вновь разбежался, прыгнул что есть мочи, уцепился пальцами за ямки, носками в выемках утвердился...Так, перехватом, и поднялся, вытянул себя на гребешок. Народ внизу галдел, руками плескал.
Передохнул малость. На шум не отвлекался, впереди был длинный, что бычий корень, губа-помост, а на нем, как на лотке ярмарошника — будто бы игрушки дитячьи, в рост человеку. От каждой такой игрушки шли вервия, ныряли под настил.
Там, под настилом, мастерами был состроен чудной механизм. Стоило охотнику на доску какую ступить, как приходил снаряд в движение.
Сверху хорошо рассмотрел Сумарок, как оно все расставлено, да как между игрушками-бойцами можно проскочить.
Чему его кнут в первую голову выучил: падать правильно. Чаруша поначалу артачился — мол, на что ему. Затем понял пользу. Навык сберегал его чаще, чем сам ждал: случалось и с коня падать, и с крыши сигать, и в овраг кувырком катиться, и в сшибке на землю лететь.
Плашмя чебурахаться, логом, много ума не надо. Сумарок же так наловчился валиться, чтобы и кости сберечь, и вскочить сразу же, противника ошеломив.
Вот и сейчас: едва со стены скользнул, так сразу же, ужом, под толкачи, мешковиной обернутые, нырнул. Те с гудом над затылком прошли, самого не задели.
Вскочил, перевернулся, на бычка приземлился, поймал равновесие, как ономнясь на качелях. От спины гладкой пихнулся, дальше прыгнул, к карусели — махом грядку-грабельки преодолел. На карусели ждали-поджидали. Только заступил, как закружилось-закрутилось, посыпалось со всех сторон...
Как бы не Амулангово поделье, мельком подумалось Сумароку, уж больно схоже.
Ничего, вытерпел, прикрылся-сгруппировался, круг проехал. Выпрыгнул, а там меленка с кулачками, ее и ждать не стал: скакнул промеж штырей, кувыркнулся через плечо...
И вся недолга, одним духом снаряды заряженные проскочил.
Шумел народ, свистел, встретили, как героя — мужики тянулись по плечу хлопнуть, а одна девица смуглявая даже в губы поцеловала, обняла жарко, прижалась мягкой грудью. Сумарок, такого не ждав, смутился.
Глазами Ольну искал, но той не было. Зато отца ее углядел сразу: дочь в него уродилась, бледным зимним яблоком. Горий был статен, широкоплеч, белолоб, с голым подбородком и темными глазами. Держался прямо и больше на бойца князевой бороны походил, чем на промысловика-торговца.
К Сумароку подошел, плечи охлопал. И, опять, сбылось по словам Ольны: в дом свой зазвал, на гулянье.
Не стал Сумарок кочевряжиться-ломаться, сразу согласился.
А еще, краем глаза увидал чаруша: отметили его вертиго.
***
Сумарок все поглядывал, не покажется ли девушка Ольна: не показалась. Подумал: неужто отец таков домовладыка, что с женского терему не выпускает, в строгости содержит? Как же тогда по гульбищу одна похаживала? Как из дому утекла в ночь?
Гадал, как бы ловчее разговор на нужное повернуть, да Горий сам помог. Богатыри угощались, хвалились, Сумарок же в стороне сидел. К вину был равнодушен, к снеди богатой — тем паче. Из вежества кубок принял, едва пригубил, так и держал подле себя.
Развлекали-тешили гостей скоморохи ловкие да музыканты, а после, как унялись скоки-голки, вышли к гостям девушки-красавицы. Поклонились; две девушки играть принялись, на свирели и гусельках, прочие запели.
Хозяин, покуда прочие девушками-певуньями любовались, к Сумароку склонился, за локоть тронул.
— Ты, вижу, поумнее прочих будешь. Пойдем, молодец. Расскажу-поведаю, на чем богатство мое держится.
Сумарок поднялся, следом пошел.
Что сказать, известную хоромину себе Горий справил. Дерево золотое, резьба да роспись, посуда и уборы всяческие, потолки высокие, окна — стеклянные...Пожалуй, прикинул Сумарок, в таком богатом доме он и не бывал.
Да и жить, наверное, в подобном не стал. Возвел бы сруб подле реки, чтобы лес неподалеку...
Горий привел в горницу, вперед себя пропустил, створы резные замкнул. Оглянулся Сумарок, огляделся. Покачал головой.
Вместо тканных дорожек — ковры, а стены сплошь в стекле да зеркалах. Убранство богатое.
Горий, из кубка прихлебывая, за Сумароком смотрел.
— Нравится? — спросил, когда чаруша против измысленной из стекла лебедушки встал.
Лебедушка была та точно живая — изогнулась, бедная, крылья распростерла, в сердце стрелу приняв...
— Дивное дело, — отозвался Сумарок, осторожно, концами пальцев, маховые перья потрогал. — Видывал я стекло лесное, зеленоватое. Это же чистое, прозрачное, как небо весеннее.
— Твоя правда, Сумарок. То стекло не лесное, то с песка белого сделано, с песка-зыбуна. Чистоты несказанной! Погляди-от, какое зерцало отлито!
Поглядел Сумарок. Не покривил Горий: никогда прежде не видал он подобной чистоты. Ровно не отражение, ровно двойник его по ту сторону стоял, смотрел пристально.
Рукой пошевелил, головой покрутил, ногой подвигал — отражение в точности исполнило.
Аж жуть взяла.
Пожалуй, что впервые Сумарок себя в рост смог узреть, таким, как есть, таким, каким другие его видели...
Задумался, засмотрелся, а Горий зачем-то близко встал, к волосам склонился — Сумарок отшатнулся, чуть зерцало чудесное лбом не расколошматил.
Горий отступил как ни в чем не бывало.
— Дивная масть у тебя, Сумарок — ровно злато-солнце в листьях рдяных осенних играет-нежится. Прежде не встречал подобной.
— На ярмарке лошадной у каждой второй хвост таков, коли любо — берите, не прогадаете...
Гордий посмеялся такому ответу, наново на зерцало указал.
— А глубина какая! Сам думай, сколько за такое вот глядельце можно выручить?
— Думаю, что немало, — отвечал Сумарок осторожно.
— Больше, чем немало, — сказал на то Горий, улыбнулся хитро, — известно мне, Сумарок, что не только удалью да смекалкой похвалиться можешь. Люди сказывают, ты чаруша?
— Люди верно говорят.
Горий кивнул.
Поставил кубок на столик-гнутые ножки.
— Слово у меня к тебе, чаруша. Пески те белые-горючие тварь сберегает. Я бы кнута умолил извести дрянь, да только нету кнута рядом. Мои работнички той твари стерегутся, за лопаты не берутся. Молодцев посылал, так не вернулись, запропали с сапогами, с гордыми речами...Щедро заплачу, коли сладишь. Хочешь — деньгами, хочешь — словцо замолвлю перед вертиго. Им такие молодцы нужны, и видели они тебя на играх богатырских, потрафил ты им...
Сумарок нахмурился.
— Доброе ли дело замыслили? Из-под
