Рассмотреть что-либо было сложно, но по тому, как колышутся языки пламени, Ричард понял, что парадные двери открыты. Нужно было лишь пройти сквозь эту огненную реку — движущуюся, сверкающую, лежащую между ним и спасением.

Итак, Ричард медленно спускался по лестнице. Он знал, что выбора у них нет — сейчас или никогда. Они наверняка были последними, кто покидал горящий дворец, так что помощи со стороны ожидать не приходилось. Им предстояло самим решить свою судьбу — спастись или погибнуть. Ричард сделал глубокий вдох, и Ванда, словно зная о том, что происходит, сильнее обхватила руками его шею.

— Господи, помоги нам! — воскликнул Ричард. Так искренне он, пожалуй, не молился еще ни разу в жизни. И окунулся в огонь. Ощутил невыносимый жар, дохнувший ему в лицо. Почувствовал острую боль в ногах, услышал, как шипит огонь, лижущий мокрое одеяло.

Дым слепил глаза, не давал дышать, но через какое-то время, борясь с удушьем, Ричард понял: они проскочили… Он ощутил прохладный ветерок, услышал хруст гравия под ногами.

Тут же его заботливо подхватили чьи-то руки, послышался многоголосый гул. Кто-то стащил с его плеч одеяло, кто-то осторожно попытался взять у него из рук Ванду, но он не выпустил ее.

— Все в порядке, — бормотал Ричард. — Я справлюсь сам.

Он отнес Ванду подальше от дома, в глубину сада, боковым зрением заметив поодаль стайку обедавших сегодня у графа гостей — они стояли на том же месте, где он их оставил, и смотрели на горящий дворец. На их бледных лицах плясали отсветы огня. Тут же теснились секретари и слуги, а еще дальше собиралась большая толпа зевак.

Желающие поглазеть на пожар ручейками подтягивались из города, привлеченные ярко озаряющим ночное небо пламенем. Но там, где спрятались Ричард и Ванда — за небольшим остроконечным кипарисом, — их не мог видеть никто, и они могли чувствовать себя в безопасности.

Ричард осторожно усадил Ванду, с непривычной для себя нежностью пригладил ладонью ее растрепавшиеся волосы. Ее руки взметнулись к разорванному, смятому лифу платья.

— Мы спасены! — торжествующе воскликнул Ричард.

— Кто ты?

Ее глаза смотрели на него строго и вопросительно.

— Я Ричард Мелтон. Я англичанин.

— Ты выдавал себя за царя?

— Да, прикидывался…

— Но почему? Зачем?

— Зачем ты работаешь на князя Клеменса Меттерниха?

Щеки Ванды вспыхнули, она прикрыла лицо ладонями.

— Ты это узнал… Значит, в этом все дело? — прошептала она. — Я такая глупая! Я должна была догадаться, что ты узнаешь!

— Любовь моя, забудь об этом. Нам есть о чем поговорить.

Она подняла на него глаза.

— Мне стыдно, — пролепетала Ванда. — Я хотела сказать тебе правду, но он не позволил мне.

— Кто не позволил — князь Меттерних?

— Да. Я обещала ему, что сделаю это для Австрии.

— Я тоже собирался рассказать тебе правду, — улыбнулся Ричард.

— Так ты не император? И не очень знатный человек?

— Ты огорчена?

— Я рада… я безумно рада!

— Любовь моя! — Ричард протянул руки, и Ванда прижалась к нему. Спрятала на секунду лицо на его груди и снова подняла, чтобы посмотреть в глаза Ричарду.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Это ужасно, что я говорю тебе об этом?

— Ужасно? Нет! Прекрасно! Это волшебно! Упоительно! — он засмеялся. — Повтори это еще раз, любовь моя! Моя жемчужина!

Ричард потянулся губами к губам Ванды и в этот миг заметил, что кто-то приближается к ним. Не узнать эту высокую, величественную фигуру было невозможно — так может идти только человек, привыкший носить на голове корону.

Ванда замерла в руках Ричарда, и он понял, что она тоже узнала того, кто приближался к ним. Александр подошел, остановился, и в напряженном молчании Ричард вновь ощутил прилив гнева, который охватил его при виде смятых подушек на кушетке в тайном салоне.

Он медленно сжал кулаки, посмотрел в глаза императору. После секундной паузы Александр внезапно расхохотался.

— Ричард! Мой дорогой Ричард! — воскликнул он, не имея сил сдержать смех. — Видел бы ты сейчас свою физиономию! Дружище, да она у тебя черна, как у негра!

Ричард почувствовал, как напряглась в его руках Ванда, с опаской глядя на приближающегося к ним царя. Теперь, когда смех императора носился эхом над пламенем, он понял, что это был у нее не страх, а гнев. Но прежде чем кто-либо из них троих успел сказать хоть слово, у Александра произошла та самая знаменитая и стремительная смена настроения. Он оборвал смех и с совершенно иным выражением лица обратился к Ванде:

— Должен принести вам свои извинения, графиня. Оставляя вас одну во дворце некоторое время назад, я и не предполагал, что это хоть в самой малой мере может оказаться для вас опасным. Я не расслышал, что кричат о пожаре, просто подумал, что все это не более чем чья-то неуместная шутка, и только возвратившись в Хофбург, узнал ужасную правду. Если бы я тогда же обнаружил, что дворец действительно охвачен огнем, я, можете не сомневаться, постарался бы спасти вас с такой же галантностью, как это сделал мой друг Ричард Мелтон.

Голос Александра звучал искренне, и Ричарду было хорошо известно, что он никогда не трусит, когда речь идет о физических действиях. Но если Ванду государь мог озадачить своими рассказами о чьих-то неуместных шутках, то Ричард прекрасно понимал, почему он не мог толком расслышать того, о чем кричали в коридоре.

Одним из тщательно охраняемых секретов при русском дворе было то, что царь Александр был совершенно глух на одно ухо. Вскоре после рождения он был отнят от своей матери императрицей Екатериной Великой, которая хотела воспитать внука в спартанском духе, дабы подготовить его к физическим нагрузкам и сделать выносливым — эти качества потребуются ему, когда он станет правителем милитаризованной империи.

В целом суровое спартанское воспитание оказало на Александра благотворное воздействие, но, желая приучить внука к грохоту орудий, Екатерина поселила его в комнате, окна которой выходили на Адмиралтейство. Так еще ребенком Александр вынужден был слушать залпы пушек Адмиралтейства, которые палили во время каждого праздника, а праздников в то время хватало с лихвой.

Хотя Александр привык к артиллерийской канонаде, мембраны его ушей оказались недостаточно прочными, чтобы постоянно выдерживать такие акустические удары, и в результате император на всю жизнь оглох на одно ухо. Но он скрывал этот физический недостаток, а при дворе, разумеется, не находилось ни одного храбреца, рискнувшего хотя бы заикнуться о глухоте государя.

— Сможете ли вы простить меня за то, что я бросил вас? — спросил Александр, обращаясь к Ванде.