– Ничего нет хуже, когда тебя оставляет тот, кто должен бы тебя любить.

Телефонная линия наполнилась помехами, похожими на шум океана – мы обе плакали в разных уголках планеты.

– Может, ты считаешь меня виноватой? Может, поэтому ты уехала? – наконец спросила я.

– Ты ни в чем не виновата, Лорел. Ни в чем не виновата.

– А может, виновата. Я не должна была говорить ей…

– Говорить что?

Комната вращалась и вращалась перед глазами, и я слишком учащенно дышала.

– Я не знаю. Мне пора идти.

Уронив телефон на пол, я плакала и не могла остановиться.

Все разом нахлынуло на меня. Ханна в своем лифчике у Блейка, и ее лицо с нарисованным синяком; отколотый зуб Натали и «никому не говори»; распахнутая дверь, целующиеся подруги и в этом виновата я одна – я не спасла их, не могла спасти их, не могла спасти ее. Мыло в душе, которым я никогда не смогу дочиста отмыться, и лягушонок в задней части ящика комода – я оставила его там; ваш разорванный в клочки постер и разобранная двухъярусная кровать, а мне так хочется залезть наверх по лестнице и лечь рядом с Мэй, чтобы все снова стало хорошо. Уходящий и уезжающий от меня Скай, и Мэй, откатывающаяся из-под колес машины, которая чуть ее не переехала, и то, как она кричала на меня, когда я пыталась ее остановить. Несущаяся по дороге на огромной скорости машина и соседский парень Марк, который никогда меня не полюбит. Затапливающая сознание река, и рука парня, тянущаяся ко мне, трогающая меня, залезающая мне под юбку, и липкие сиденья, и просто будь такой же как Мэй, такой же красивой и храброй, это должно было случиться, таков мир, очнись, его рука на мне, ощущение ее прикосновений, и жаркая, душная, вязкая ночь, и ваш голос: «Я не сойду с ума»…

После того первого вечера в кино я смотрела «Аладдина» дома. Я включала его снова и снова, вспоминая о том, чего не хотела вспоминать. Ставила этот диск, чтобы заменить Билли тем самым мультфильмом, на который должна была в тот вечер сходить с Мэй, и смотрела, как Аладдин бегает по городу, ворует вещи и говорит: «На один прыжок впереди болванов», как он вместе с принцессой летит на ковре-самолете и поет A whole new world. Я пыталась, как они, взлететь надо всем и вся.

В следующий раз, решив взять меня с собой, Мэй зашла в мою комнату в маминой квартире и, подмигнув, спросила:

– Хочешь сходить сегодня в кино?

Когда мы жили у мамы, она всегда уходила гулять одна. Я просила ее взять меня с собой, но она отвечала, что я еще слишком мала. Теперь же сестра хотела взять меня с собой. Я не знала, что сказать, чувствуя, что если она сейчас уйдет без меня, я никогда не смогу ее вернуть. Я убеждала себя в том, что случившееся с Билли не так уж и плохо. Что все этим занимаются. И если я притворюсь, что этого никогда не было, то этого и не будет.

Так пятничные вечера стали киновечерами. Они начались поздней осенью после встречи Мэй с Полом и продолжались до весны. Мы ездили в кинотеатр после ужинов в Village Inn с мамиными или папиными десятью долларами в кармане. По дороге в кино Мэй красила губы темной помадой. Улыбнувшись, она передавала ее мне:

– Хочешь?

Я смотрела, как мои губы тоже темнеют, проводя по ним помадой и ощущая ее вкус. Все словно происходило понарошку. Я думала, что если буду находиться рядом с сестрой, то ее сила очистит меня, поэтому темно-красной помадой словно ластиком стирала свой страх. За нас обеих. Мы слушали песни и громко подпевали. Я не обращала внимания на тошнотворное чувство в животе. Пыталась быть счастливой. Я же была с сестрой. Она любила меня, и мы снова с ней были подругами.

А бывало, мы с Мэй действительно ходили в кино. Иногда Пол с Билли не портили нам вечера, и мы покупали жевательные конфеты, садились в кино на задний ряд и шептались.

Но в другие ночи, когда мы видели стоящих у кинотеатра Билли с Полом, мое сердце сжималось от страха.

Мэй уезжала с Полом, и как только они скрывались из вида, мы с Билли садились в его машину и он отъезжал на пустую стоянку. Через какое-то время я научилась отстраняться от происходящего, взмывая на ковре-самолете над землей или устремляясь вместе с урчанием двигателей проезжающих мимо машин к океану.

Билли шарил по мне руками, говоря:

– Я ничего не могу с собой поделать. Ты меня приворожила.

Может, я действительно нечаянно приворожила его? Что если я каким-то образом заставляла его делать это с собой, мечтая быть похожей на Мэй, мечтая о том, чтобы она брала меня с собой, когда она уходила вечерами из дома?

Иногда Билли дожидался со мной возле кинотеатра Мэй с Полом – наверное, чтобы не выглядело так, будто я всегда одна. Когда Мэй спрашивала меня, понравилось ли мне кино, я вместо ответа засыпала ее вопросами о том, где она была, представляя ее на вечеринках, где музыка играет так громко, что ее ритм сливается с биением сердца. Часто от сестры пахло спиртным, или у нее был остекленевший взгляд. Но она всегда улыбалась, так что я думала, что она счастлива. Я хотела, чтобы она была счастлива.

Возвращаясь домой и раздеваясь, я воображала, что вместе с одеждой сбрасываю кожу. И выкидывала грязные футболки, чтобы ощутить себя чистой и обновленной. Вскоре у меня не осталось одежды, и я стала просить маму купить мне новую. Я чувствовала себя виноватой – мы были небогаты, а такое количество новых футболок обходилось недешево. Мама все время спрашивала, куда подевались старые, и я отвечала, что в средней школе не носят футболки с джунглями или пустынями, или даже «варёные». Я не говорила ей, что все их скомкала и выбросила в мусорный контейнер у Макдональдса рядом с домом.

Однако лягушонка я выкинуть не смогла. Я сохранила его в потайном ящике комода. Он единственный знал о том, что случилось. И он – мой любимчик. Футболки, где он раньше жил, больше не было, но на его брюшке осталась нижняя часть кнопки, напоминая о доме, которого его лишили.

В ту ночь, когда умерла Мэй, мы тоже ездили в кино. Только в этот раз с Билли все было иначе.

– Ты становишься взрослой девочкой, – сказал он. – Давай попробуем то, что делают они.

Обычно он лишь трогал меня, а затем хотел, чтобы я смотрела, как он кое-что делает. Но в этот вечер он хотел, чтобы это делала я. Он сказал мне не останавливаться, пока все не будет закончено. Я ждала и ждала, но казалось, это никогда не закончится. И я не могла отстраниться, унестись куда-нибудь разумом. Все, что я могла – ждать, когда настанет этому конец.

После этого я ждала сестру у кинотеатра. Подъехала машина Пола, и из нее вышла Мэй. От нее пахло ликером, и, судя по ее лицу, она плакала. Но, сев в «камри», Мэй натянула улыбку и включила музыку.

– Давай не поедем пока домой, – предложила она. – Давай поедем на наше место.

Когда я коснулась ее руки, Мэй перестала петь и повернулась ко мне.