Пат в очередной раз остригла свои ласковые каштановые волосы, но на сей раз она сделала не просто короткую стрижку, а оставила длину волос всего лишь сантиметр-два, так, что они одевали ее прекрасно вылепленную головку плотным и гладким шлемом. Во всей красе показалась круглая нежная шея, подбородок стал изящней и тверже.

– Да, не зря я рискнул на тебе жениться и вложить столько труда в твое созидание, – Стив говорил совершенно искренне. – Даже жалко, что теперь ты достанешься кому-то другому.

– Нет, мой добрый Пигмалион, вряд ли это произойдет когда-нибудь. Ведь ты не только слепил меня внешне, ты сделал гораздо большее: ты открыл мне мой внутренний мир… Вернее, помог открыть, – поправилась любящая точность во всем Пат. – А кроме того, после этих лет с тобой я не буду страдать оттого, что чего-то недополучила в семейной жизни. У меня с тобой всего было сполна и… – Пат прищурила глаза, – даже, пожалуй, с избытком. Знаешь, я надеюсь, что в жизнь с Жаклин ты принесешь тот опыт, который дала тебе жизнь со мной – и вам обоим будет от этого проще и легче.

Вместо ответа Стив припал к ее руке долгим поцелуем, в котором выразилось все его уважение к теперь уже бывшей жене, весь восторг и вся благодарность. Они немного помолчали.

– Встретимся здесь же, через месяц. – Стив посмотрел на часы. – Сегодня семнадцатое июля, пятнадцать сорок. Значит, именно в этот час и день августа я жду тебя в «Посейдоне». Мы с Жаклин сегодня вечером вылетаем в Дублин. Я хочу показать ей свою прародину, пока она еще может лазить по ирландским холмам.

– Малыш? – понимающе кивнула Пат.

Стив вспыхнул, как мальчишка. Быстрая боль кольнула сердце Пат, но она тут же справилась с собой: ведь в сущности она была рада – не могла не быть рада оттого, что этот мужчина, который видел так мало простого семейного счастья с нею, наконец обретает его, пусть и с другой женщиной…

– А ты, Патти?

– Не знаю. Возможно, просто немного отдохну, то есть сяду за большую статью об американском гендере – тема, сам знаешь, совсем нераспаханная, а проблем слишком много. Есть ли он на самом деле, американский гендер?

Но Стив уже расплачивался с официантом, торопясь в отель «Стирлинг», где они жили с Жаклин все время бракоразводного процесса.

А Пат еще посидела за опустевшим столиком, покуривая сигареты и рассматривая шумные греческие семьи, приходившие сюда, как к себе домой, с оравами повсюду лезущих ребятишек.

Несколько дней она отсыпалась, но затем ее деятельная натура взяла верх, и Пат задумала переоборудовать помещения дома под свою новую жизнь. Во-первых, можно сделать больше гостевых комнат, во-вторых, огромную столовую на втором этаже можно превратить в некое подобие зала заседаний, когда народу собирается слишком много для кабинета… В-третьих, из «голубятни» она сделает феерической красоты будуар.

И работа закипела. Пат доставляло физическое удовольствие видеть, как, послушные ее вкусу и воле, преображаются комнаты и предметы в них начинают тоже жить иной, теперь уже только ее жизнью. «А все-таки приятно чувствовать себя демиургом не только в области мысли, но и в мире чисто материальных вещей», – не раз думала она, и эта мысль давала новые и новые толчки и фантазии и ее исполнению.

Через неделю Пат добралась до своего кабинета. Из чисто функционального помещения ей захотелось сделать нечто, более соответствующее ее наклонностям и пристрастиям. А для этого нужно было сменить часть мебели и непременно сделать деревянные стены. Пат с жаром принялась освобождать ящики своего письменного стола, и к ее ногам белой метелью полетели проекты, черновики сценариев, старые монтажные листы и прочие отжившие свое бумаги. И вдруг среди этих мертвых невесомых созданий что-то упало на пол с глухим и тревожным стуком. Пат наклонилась, и в ее руках оказалась толстая пачка плотных голландских конвертов. Она почувствовала, как потершаяся на сгибах бумага жжет ей руки.

Пат не доставала заветную пачку с тех пор, как стала физически близка со Стивом в ту, теперь уже тоже давнюю, осень после рождения Джанет. А сейчас ее руки сами тянулись достать пожелтевшие письма, но, останавливаемые разумом, замирали. Зачем будоражить прошлое именно сейчас, когда она наконец добилась душевного спокойствия? Прошлое похоронено, и только благодаря этому у нее есть и настоящее, и будущее. Мэтью давно стал далекой, прекрасной и холодной звездой в призрачном морозном небе… Но пальцы уже распечатывали конверт. «…все наше поколение очаровано той странной музыкой, которая носит название рок-музыки. Это совершенно детская музыка, сделанная детьми и для детей – под словом «дети» я подразумеваю всех в возрасте от восьми до двадцати пяти. Дети ее писали, дети ее пели, дети утверждали моду во всем. И мы остались этими детьми посейчас. Прихоти менялись, менялись группы, но наша музыка остается прежней, неправдоподобно странной, дерзкой и свободной»…

И Пат уже не замечала, что на бумагу и пальцы капают ее теплые слезы. Это уже не были слезы боли и отчаяния, как прежде. Это были слезы тихой и светлой печали по молодости, которая прошла. Пат пошарила рукой по полу и в ворохе листов нашла полусмятую выцветшую пачку из-под сигарет «Мон-Клэр», показавшуюся ей жалкой и ненужной. Однако, она поднесла ее к лицу, надеясь все же почувствовать тот прелестный пьянящий запах, за который она так когда-то любила эти сигареты. Но старая пачка пахла лишь пустотой.

И внезапно Пат почувствовала, что она не в силах смириться с этой пустотой.

Она метнулась к телефону и, не давая себе опомниться, немедленно заказала билет до Роттердама.

* * *

Перед самым отъездом, когда Пат уже прощальным взором окидывала свой помолодевший дом, неожиданно позвонила Кейт Урбан, давно ушедшая с телевидения и занимавшаяся теперь спасением животных в Европе.

– Кейт, как я рада, что вы застали меня! – Кейт действительно не баловала прежних сослуживцев своим вниманием.

– Я прочитала в газетах, что вы разошлись со Стивеном, и звоню узнать, не нужна ли моя помощь. – Кейт, как всегда, говорила без обиняков.

– Нет, наоборот, я почувствовала, что наконец-то стала сама собой. Сейчас вот лечу в Голландию, давно хотела там побывать, – почти не солгала Пат, которая когда-то провела в тоскливом и страстном желании побывать на месте гибели Мэтью многие-многие месяцы.

– В таком случае желаю успеха. Я рада, Патриция, что вы вышли из того положения, когда вас воспитывал мужчина. Настала пора самой созидать их.

И Пат, окрыленная и воодушевленная словами Кейт, поехала в аэропорт.

Роттердам встретил ее бесконечной водой угрюмого в этой местности Рейна, напоминавшего своей суровостью мрачные времена средневековья. И, поддаваясь этому странному темному обаянию, Пат выбрала отель с милым ее сердцу именем святого Франциска в Шиброке, где под окнами также стояла, несмотря на август, тяжелая ровная вода. И в этом было тоже какое-то успокоение.

Наскоро переодевшись в самый простой из имевшихся в наличии костюм, Пат вышла на людные улицы. Толпа поразила ее обилием пожилых и темнокожих. А порой среди рослых, светловолосых, кажущихся очень сильными и здоровыми голландцев мелькали памятники, и они были ненамного выше прохожих. Пат бродила по узким набережным каналов, по летящим ввысь мостам, удивляясь тому, что в этом огромном городе так мало осталось аромата старины: может быть, лишь где-нибудь в узких, нависающих над каналами башнях жилых домов в Дельфсхавене витали бесплотные тени.