Светику разом стало жарко, потому что она поняла – вместо того чтобы привести ее к дороге, а оттуда к дюнам, тропа привела ее к коровнику. Тому самому коровнику, где когда-то было много-много коров. Тому самому коровнику, на котором работал дядя Лёка и по дороге к которому спал на кладбище, забравшись на свиловатую сосну и обняв ствол руками.

– Весело было! – сказал тогда дядя Лёка.

Вариант был хороший: идти обратно, найти сосну (в темноте, где все деревья одинаковые), залезть (Бэтмен начинает в этот момент завидовать), обхватить ствол руками (а там такой ствол, что трое обнимать будут – не дотянутся) и уснуть (три раза! а еще потом пять раз упасть).

Показалось – брякнул колокольчик.

Ну конечно! Если уж идти призраками коров, то отсюда!

Тогда нужен второй вариант – бежать домой!

Попятилась. Елка встретила иголками в спину. Светик спряталась за нее.

Жар растекся по телу, сделал тяжелыми руки и ноги. Но садиться и отдыхать было рано. Поймают, закопают!

«Тук-тук» – гулко ударил медный колокольчик.

Нет, это, конечно, весело – по ночам ловить призраков, днем гулять по кладбищам и слушать заупокойные истории.

Светик попыталась улыбнуться и тут же чуть не завизжала, потому что плеча ее кто-то коснулся.

Крутанулась.

Елка гладит ее по спине. Вот отрастила лапы!

И увидела! Если бы не повернулась, не заметила. Тропа. Бежит вдоль леса, у подошвы холма, теряется в елках.

Конечно! Не все дороги ведут через кладбище! Нормальные люди ходят кругом.

И Светик пошла. Не пошла – побежала.

Так сильно сжала кулаки, что почувствовала – ногтями впилась в ладонь. Но не разжимала, этим поддерживая саму себя, словно за перила ухватилась. Держалась и поэтому не падала.

Справа, с холма, катилась на нее темнота, катился холод, катился страх. Но она быстро бежала – никто за ней не поспевал, даже если и собирался вылезти из могилы и мило пообщаться.

Тропа вывела к кромке леса. Теперь направо – к дому дяди Лёки, налево – через лес к отворотке на дюны.

Хорошо натоптанная, наезженная дорога была неплохо видна. Все ее кочки, все ухабы, все ямы. Светик бежала, чувствуя себя уже не точкой, а струной – ноги, руки, голова. «Мамочка, мамочка, мамочка!» – звенело в этой голове. «Дон, дон, дон!» – работали ноги, выдавая чистый уверенный звук. Руки подхватывали.

Что-то там было за спиной. Как будто смеялись. Как будто звали.

Не оглядывалась. Не останавливалась. Остановись она – страшное накинется, вопьется в те самые руки и ноги, которые должны бежать, должны работать.

В одном месте деревья справа расступились, в лицо дохнуло прохладой. Где-то было болото.

Болото… Уже хотелось представить дальше, что может следовать за этим выводом. Но – руки, ноги, только вперед. Белая Женщина, может, что-то и делает, да кто ж стоит и ждет, пока это случится!

«Мамочка, мамочка, мамочка…» – других слов или мыслей в голове не было.

Ахнуло.

«Бом!» – догнало в спину. Не понимала. Не смотрела.

Вот и отворотка. Направо и сразу прибавить ходу, потому что надо забраться на взгорок. Здесь почему-то стало темнее. Не хватило воздуха.

Светик закашлялась, согнулась, сбила темп. Вдруг что-то стало с ногами, они перестали идти.

Пригорок – вот он. От него еще немного – и дюны, а там огромная спокойная Ладога, а там – две палатки, и костер, и Глеб.

– Глеб! – заорала, срывая голос.

Смех. Нет, не показалось, не послышалось в шуршании песка.

Прямо на отворотке белая фигура. Тянет к ней руки. Задушит? Нашлет медведя? Что?

Не могла Светик ее на таком расстоянии видеть. Сама придумала!

– Ой, мамочки! – прошептала она свое волшебное слово и вновь побежала. Но теперь уже задыхаясь, теперь уже чувствуя, что вот-вот упадет.

На берегу горел костер. Языки его нервно подрагивали, перепрыгивали, выбрасывали в серое предутреннее небо веселые искры.

Около костра на пенке сидел Глеб, без остановки тыкал в костер палкой, заставляя его отстреливаться искрами, шипеть, огрызаться языками.

Не дошла. Упала на песок, подтянула приятные прохладные крупинки под себя, утопила в них мокрый лоб, закрыла глаза.

«Ой, мамочки, сейчас бы умереть», – пронеслось в голове на бессильном выдохе.

– Ты где была?

Глеб. Сидит рядом на корточках. Трогает плечо.

– Ты зачем из лагеря ушла? Я уже готов был твоей матери звонить!

Светик вдохнула, чтобы ответить, почувствовала, как воздух жестким наждаком проходит по легким, больно-больно. И заплакала.

– Света! – пытался заглянуть ей в глаза брат. Но она уже не могла держать голову. Зажмурилась и осторожно опустилась на песок.

Утро выдалось пасмурное. Ладога волновалась, выбрасывала на песок волну, шипела. Ветер трепал тенты палаток, разносил пепел потухшего костра. Делать завтрак никто не торопился.

Светик крутила в руках телефон. Звонить или не звонить маме? И если звонить, то что рассказывать?

– Весело у них здесь, – прошептала Анка, выслушав Светика. – Мне даже нравится. Каждый день по человечку.

– Тебе бы проснуться на кладбище! – недовольно отозвалась Светик, уже привычно прикусывая подживающую ранку на губе. Утром все осталось при ней – и царапины, и сбитые ладони, синяки на коленях и трещинка на губах.

– Но ведь ничего не случилось! – Анка улыбнулась, показывая зубы.

– А ты бы хотела, чтобы случилось?

– А что с тобой могло случиться на кладбище?

Да что угодно с ней могло случиться! Ее могли съесть. Ее могли… не съесть. Она могла умереть там от страха в конце концов.

Светик открыла рот, чтобы ответить, но посмотрела на Анкино бледное лицо и поняла, что для подруги все это не причина жаловаться на ночную прогулку.

– А клад-то где? – буркнул Костик.

Ни о каком кладе Светик и слышать не хотела. После сумасшедшей ночки ей только чертей не хватало и проклятых кладов, которые они сторожат!

– Иди ночью в дюны, может, встретишь эту малорослую ведьму. Она тебе все и покажет!

Светик спрятала телефон. Нет, звонить она пока не будет. Жаловаться тоже. Не время еще.

Костя обиженно поджал губы.

– Клад – это хорошо, – бодро отозвалась Анка, поправляя на брате наброшенную на плечи куртку. – Но как так вышло, что тебя увели из лагеря? Мы проснулись, тебя уже нет. И Котю увели. Вы же не сами уходили!