японцы услышали, подъезжая к резиденции. Шофер от неожиданности сначала притормозил, но потом, увидев, что ворота распахнулись, резко надавил на газ, и большой тяжелый лимузин, занося задом по льду и едва не ударяясь им о створки, вкатился на территорию бывшего Морозовского особняка. На улице послышались крики. Посол Хирота, не спеша поднимаясь по ступенькам к двери, вглядывался через забор в полумрак улицы. Военные стояли вокруг него, обнажив оружие и по возможности прикрывая посла собой. В темноте, при резком свете уличных фонарей, было видно, как подъехало несколько машин, куда одни люди заталкивали других – с завернутыми за спину руками. Тут же появилась милиция, вызвали начальника охраны резиденции. Посол задумчиво посмотрел на происходящее, отвернулся и, повесив голову, медленно вошел в открытую слугой дверь.

На следующий день посол Хирота собирался просить аудиенции у заместителя народного комиссара по иностранным делам Союза ССР Карахана, но вместо этого получил приглашение прибыть к нему на срочную и сугубо конфиденциальную встречу. Посол был крайне удивлен, но, прибыв на рандеву, выглядел столь же спокойным, как и принимавший его замнаркома. Карахан предложил Хироте присесть и выслушать две новости. «Одну хорошую, а другую плохую?» – несмешно пошутил японский посол, а замнаркома искренне и очень весело рассмеялся: «Именно так, господин посол, именно так!»

Из здания на улице Дзержинского посол Хирота вышел совершенно потерянным. Сев в машину, он не сразу приказал водителю везти его в резиденцию, а некоторое время просто сидел, бессмысленно глядя на стоящий напротив Наркомата иностранных дел огромный особняк НКВД. Наконец, он собрался и тронул водителя за плечо: «Поедем по Садовому кольцу. И помедленней. Я хочу прокатиться по Москве». Когда через час тяжелый лимузин подкатил к резиденции на Арбате, посол Хирота поднимался по крыльцу мавританского особняка совершенно спокойным. Вызвав секретаря, он продиктовал ему срочную депешу в Токио, попросил ее немедленно зашифровать и столь же безотлагательно передать. Текст полученного из Москвы секретного сообщения поверг японский МИД в шок. Посол Хирота сообщал, что вчера вечером на пороге своей резиденции подвергся нападению неизвестных, вооруженных револьверами. Ни посол, ни другие дипломаты, ставшие свидетелями инцидента, не пострадали. Прибывшей на место русской полицией нападающие были обезврежены, а сегодня посол Хирота был вызван в русский МИД, где имел встречу с господином Караханом. Карахан рассказал ему, что напавшие на посла люди доставлены в тайную полицию – ОГПУ, где были допрошены и уже во всем сознались. По словам преступников, они не имели никаких личных мотивов для нападения на посла Великой Японии и лишь выполняли задачу, поставленную перед ними представителями некоего иностранного посольства. При этом заказчики нападения говорили на английском языке с американским акцентом. Посол Хирота поблагодарил господина Карахана за проявленную заботу. Тот, в свою очередь, предложил усилить охрану японского посольства и лично господина посла. Однако, после некоторого размышления, от этого предложения посол Хирота отказался, так как счёл, что под таким предлогом ОГПУ будет навязана дополнительная опека, которая и так является чрезмерной. Кроме того, господин Карахан сообщил, при условии моратория на следующую информацию до ее публикации в печати, что Советское правительство крайне озабочено действиями японских войск в Маньчжурии. События осени текущего года воспринимаются Москвой как начало войны непосредственно у советских границ, а логика развития событий соответствует якобы имеющемуся у Кремля некоему секретному документу. В этом документе, по словам Карахана, четко расписаны цели, задачи, а также способы их достижения. Никаких дополнительных разъяснений и уточнений относительно этого «документа» господин Карахан не дал, но сообщил, что в связи с энергичными действиями японской армии в Маньчжурии возможна его столь же скорая публикация. Завершая свое сообщение, посол Хирота осторожно предположил, что Карахан имел в виду публикацию Меморандума, уже предававшегося гласности китайской прессой, но не вызвавшего заметного международного резонанса.

На той же неделе издание Коминтерна «Вестник Коммунистического интернационала» опубликовало извлечения из Меморандума, сопроводив их сводкой новостей из Маньчжурии и призывом «Всеми силами мирового пролетариата противостоять отвратительным замыслам японского милитаризма». Публикация не вызвала протестов японской стороны.

Еще через день «Правда» писала: «Все газеты сообщают, что ночью министерство иностранных дел Японии получило от посла в Советском Союзе господина Хирота подтверждение газетных сообщений о попытке одной из иностранных миссий в Москве организовать покушение на его жизнь. Хирота указывает, что Советское правительство в лице Карахана информировало его и подтвердило, что принимает все меры к охране Хирота. В ответе Карахану Хирота заявил, что он рад своевременному раскрытию заговора усилиями ГПУ и что он остается на своем посту, целиком полагаясь на меры, принятые Советским правительством… По сообщению корреспондента газеты “Асахи” из Москвы, Хирота сказал, что Китай непричастен к заговору и что он организован “одной европейской страной”».

Через три месяца посол Хирота, а также почти весь персонал японского посольства в Москве был отозван в Токио и заменен новыми сотрудниками.

Глава 15. Самурайская совесть

Москва, Лефортовская тюрьма НКВД, апрель 1937 года

Следователь Вульфсон ошарашенно посмотрел на оперативника, стоявшего с засученными по локоть рукавами, в кожаном фартуке, густо забрызганном кровью. Тот наклонился, поднял упавшую со стола дубинку и положил ее на место. С сомнением проговорил, будто проверяя, слышит его избитый или нет:

– Скотина. Изображает жертву. Это ж надо какой живучий попался – очки слопал, неделю в лазарете провалялся, все думали – помрет. Мы уж собрались объяснительные писать, а он выжил. Сюда на носилках принесли, а он третий день кочевряжится, гаденыш косорылый. Теперь решил из себя япошку строить?

Арестованный, почувствовав передышку и уловив слабину в голосе следователя, устало откинул голову назад, но тотчас поперхнулся кровью, заливавшей горло, слабо сплюнул на пол. Кровавая слюна сгустками полилась на грязный, уже раньше залитый кровью когда-то модный пиджак. Следователи молчали. Арестованный еле слышно прошелестел еще раз:

– Доложите наркому и прокурору Союза. Пусть сообщат Сталину. Я барон Ода. Сын министра иностранных дел Великой Японии, подполковник Генерального штаба. Меня знает лично посол Сигэмицу и военный атташе Кавабата. Я работаю в России с 1917 года. Я все расскажу, – и, впадая в беспамятство, снова повторил на неизвестном мучителям языке, – мидзу-о кудасай, мидзу…

Вульфсон нерешительно пожал плечами, налил воды и подал арестованному. Тот наклонил голову и вдруг боком повалился с табурета в лужу крови, плевков и мочи.

– Готов, – следователь замер со стаканом в руке и опять растерянно посмотрел на Ноздренко, – ты что сделал, гад? Ты ж его