ощупь; его окружала плотная серая пелена, будто в номер сошел лондонский туман. Пытался кричать, но осип, голосовые связки не реагировали на усилия воли и сигналы мозга, выходило какое-то шипение и надрывная хрипота. И вдруг сильнейший удар. Точно стена обрушилась.

Придя в себя, Грених вскинул руки и стал ощупывать возникшее препятствие. Это была и вправду стена, но стояла она вертикально, а не повисла сверху, как профессору показалось поначалу. Он просто со всего размаху в нее врезался. Повернул вправо и дополз на четвереньках до двери. Цепляясь за нее, поднялся, распахнул и вывалился в коридор, хрипло крича: «Воды мне, срочно! Кто-нибудь!»

На счастье, в конце коридора оказался кто-то, должно быть, Марта. Голос сообщил, чтобы товарищ Грених не кричал и что сейчас принесут воды.

Он замер на пороге в коридор, держась одной рукой за ручку двери, другой впившись в выступ стены, покачиваясь, как пьяный, и тщетно вглядываясь в туман. Вот точно так же, верно, чувствовал себя бедный Кошелев, которого наверняка тоже отравили. Таким же, как у Грениха, осипшим голосом он кричал, что слепнет, точно так же, как Грених, не мог ровно ходить, его мучили отчаянная жажда и горькое чувство близкой смерти.

Грених прижал руку к щеке – та пылала огнем.

– Жар! – проронил он. – Проклятый жар. Это единственный симптом, который не вписывался в картину отравления курительными смесями. Что за яд? Не стрихнин, нет, не мышьяк, не аконитин… Что?

В эту минуту послышался торопливый топот. Локоть и предплечье сжала пара маленьких рук, и он узнал Майку, которая молча провела его внутрь, к кровати. Рядом был еще кто-то, Грених слышал шаги второго человека.

– Наливайте прямо в стакан, теть Марта! А графин вот сюда, – говорила девочка. – Спасибо, теть Марта!

Хлопнула дверь.

– Отравили? – спросила она, вкладывая стакан с водой в руку отца. Вот ведь какая прозорливая, сразу догадалась.

Расплескивая воду, Грених принялся пить, будто истощенный жаждой зверь. Жажда приняла оттенок помешательства; вода показалась на удивление вкусной, прохладной, живительной, хотелось, чтобы стакан не иссяк никогда, хотелось оттянуть блаженство. На какое-то мгновение разум сошел к примитивному восприятию, Грених терял осознанность, переставал мыслить рационально. Возникший перед внутренним взором образ Кошелева, припавшего губами к сосуду, отрезвил профессора.

– Принеси мне мой чемодан, – попросил он. – И давай сразу весь графин. Поставь его рядом на пол так, чтобы я его не опрокинул.

– А есть у тебя противоядие? – спросила Майка бесцветным голосом. – Я не хочу, чтобы ты умер.

– Я не знаю, чем меня отравили и как…

– А у здешнего врача есть?

– Майка, я не уверен, что в этом городе вообще есть врач.

Усевшись на пол, он трясущимися, слепыми руками принялся искать среди вещей коробочку со шприцами. Вышвыривая чистые сорочки, носки, он шарил по карманам чемодана и по его дну неловкими пальцами, натыкаясь на острые края книг и тетрадей и периодически поднося к носу то один предмет, то другой. Наконец вынул жестяной футляр, кое-как его вскрыл, достал один из стеклянных цилиндриков, вынул пробирку с плотной пробкой.

– Что ты собираешься делать?

– Я возьму пробу крови, – нервной рукой он принялся за пуговицу на манжете, с которой справился обнадеживающе скоро. Но направив иглу на сгиб локтя, он лишь царапнул ею там, где проходили латеральная и медиальная подкожные вены – попасть в них вслепую было невозможно. Направил иглу во второй раз – не вышло. Иголка проникала сквозь кожу в третий раз, четвертый, пятый, все мимо – поршень в шприце не двигался. Грених пытался его приподнять большим пальцем, держа шприц одной рукой.

– Давай, может, я? – попросила Майка, но аккурат в эту секунду поршень плавно заскользил вверх.

– Наполняется?

– Ага.

Грених вслепую перелил взятую у себя кровь в пробирку, заткнул пробкой и протянул ее Майке.

– Беги к начальнику милиции, отдай ему это. Пусть он доктора Зворыкина из-под земли достанет, а если его не найдет, пусть едет в Белозерск, Москву, Ленинград, – хрипел изо всех сил Константин Федорович, – хоть в сам город Париж! И привезет того, кто сможет провести анализ на наличие яда. Скажи ему, что, возможно, тем же самым отравили Кошелева. И что он в самом деле мертв. А убийца его…

Грениху хотелось назвать имя преосвященного Михаила, но он удержался. Если симптомы отравления Кошелева и его собственные совпадали с поразительной точностью, то участие в оном злодеянии архиерея ничем не подтверждалось. Ну не гипнозом же, в самом деле, он орудовал!

Во всем произошедшем было что-то колдовское, мистическое. Эта тесная келья со множеством свечей, икона с изображением Кошелева со свитком в руках, протянутая ладонь пресвященного перед глазами, его молитва… А потом полная слепота.

– Поняла, что требуется?

– Да! – крикнула Майка, будучи уже у двери.

Все, что мог Грених для себя сделать, – запить оставшейся водой рвотный порошок, промыть желудок для успокоения сердца и преспокойно идти умирать на кривой матрас с пожелтевшими выкипяченными простынями. Он не знал, как яд оказался в его теле, но, несомненно, он там был.

Бесконечному числу вещей в этом мире невозможно подобрать логического объяснения. Вот, к примеру, мироточение икон. Грених лег, тотчас впав в болезненное философствование. Как, скажите, пожалуйста, на иконе, что еще не покрыта лаком, появляются потеки? Не иначе, они туда попадают с легкой руки иконописца, не иначе…

– А вовсе нет, – раздался чей-то голос из тьмы. – Икона, она ведь живая, все видит, чувствует…

– Кто здесь?

– Не узнаете, родной мой? Как ваше самочувствие?

– Святой отец, вы? – Грених вскинул руку в пустоту.

– Он самый, сын мой, – кротко и доброжелательно отвечал архиерей.

Тут Грених увидел его богообразный лик совершенно ясно – в свете зажженной лампадки, которую тот поставил рядом с постелью.

– Не вставайте, лежите, вам покой ныне надобен.

И сунул что-то холодное и металлическое к лицу Грениха. Сквозь тьму и туман он разглядел большой резной крест – к такому обычно все выстраиваются уста приложить в конце воскресной службы. Но ведь его отняли большевики вместе со всей церковной утварью. Откуда у архиерея эта вещица?

– Го-осподи поми-илуй… – затянул архиерей красивым, звучным голосом – один как тысячи певчих, будто хор ангелов, сошедший с небес.

Красивый лирический тенор архиерея был приятен, но Грениху совершенно не понравилось, что тот вдруг явился петь отходную.

– Позвольте, но ко мне уже вернулось зрение, – поспешил Константин Федорович остановить его. – Я не хочу умирать!

– Никто не хочет, сын мой. Но надо быть мужественным перед лице смерти. – И опять: – Го-осподи поми-илуй…

Грених привстал на локтях и тотчас же заметил движение,