– Я… я извещу слуг, что вы здесь, – сказала я, ненавидя себя за дрожь в голосе.

Когда я двинулась к двери, Джованни отступил от Чезаре. Он казался таким жалким рядом с моим братом, который, хотя и потерял в весе, оброс щетиной и был облачен в чужую ночную рубаху, держался так, будто на нем самые роскошные придворные наряды.

– Посмотри-ка, не найдется ли у тебя для меня нормальная одежда, раз уж ты тут. – Чезаре подмигнул ему. – Может быть, синьор одолжит мне что-нибудь? Я приехал гол как сокол, так сказать. Поссорился с французами. Ничего серьезного. У нас в Риме были волнения, но худшее уже позади, и вскоре его святейшество призовет нас к себе.

– Конечно, – мрачно сказал Джованни. – Лукреция, попроси мажордома принести дублет и рейтузы для его высокопреосвященства.

Улыбка у меня получилась такая натянутая, что я боялась, как бы не треснули губы.

Покинув комнату, я подобрала юбки и со всех ног припустила по коридору. Остановилась только у себя в апартаментах, испугав своих дам, занятых делами. Пантализея привстала, но я пробежала мимо нее и захлопнула за собой дверь спальни.

Прижалась спиной к двери и сползла на пол, как мешок костей.

Я не знала, что мне делать – плакать или молиться. Я сейчас открыла в себе тьму, узнала, что во мне обитает нечто запретное, властвует над моей плотью. Как мне избежать этого всепожирающего голода или забыть его, когда страсть к моему брату жжет мою душу?

И Джованни видел это. Он теперь знает.

Он посмотрел на меня так, словно я уже про́клятая.

Мы покинули Пезаро, когда подножия Апеннин покрылись дикими первоцветами и пастухи выгнали стада пастись вдоль Фламиниевой дороги, этого древнего пути, прорезавшего скалистые ущелья и густые леса. Ехали по траченным временем камням в сопровождении восьмидесяти охранников. В телегах громоздились сундуки. Чезаре держался близ меня, и я увидела, как сверкнули его глаза, когда он сказал:

– Если французы нападут на нас, боюсь, тебя возьмут в заложницы, как взяли ла Фарнезе, потому что ты все еще сидишь в седле по-венециански, petita meva.

Я натянула поводья своей лошади, и она фыркнула от боли во рту.

– У меня было мало возможностей учиться верховой езде.

Мой ответ прозвучал резко. Я никак не могла отделаться от негодования на него за то чувство между нами, что он разбудил.

– После всех этих поездок с Гонзага? – спросил он. – Я читал твои письма отцу, ты писала о себе как об истинной охотнице Диане.

– Это были приватные письма.

Джованни пристально наблюдал за нами, хотя что он ожидал увидеть здесь, на дороге? Как бы то ни было, Чезаре ничуть не прояснил ситуацию, когда, подавшись ко мне, прошептал:

– Я хорошо знаю, как ты можешь скакать, Лючия.

Я ударила сапогами по бокам кобылы – не только чтобы умчаться от него, но и желая скрыть румянец, вспыхнувший на щеках.

Его смех звенел у меня за спиной, когда я галопом обогнала своих дам, мельком уловив испуг на лице Пантализеи. Уже несколько недель она не спускала с меня глаз – с тех пор, как я прибежала в свои апартаменты. Как она ни пыталась выведать у меня, что случилось, я только огрызалась и говорила, что хотела бы, чтобы меня предупреждали, если мой муж собирается ко мне вломиться. Она в ответ смотрела на меня с обидой и бормотала: дескать, синьоры, собираясь посетить жен, не предупреждают придворных дам.

– Но та же самая придворная дама хочет получать полный отчет о том, сколько раз синьор не смог посетить меня в постели, – ответила я.

Это положило конец вопросам, хотя и не пресекло ее настороженного внимания ко мне. Только на сей раз я испытала облегчение. Под наблюдением я чувствовала себя в большей безопасности, словно взгляд Пантализеи мог уберечь меня от внезапных посягательств.

Но мои попытки уклониться только подстегивали Чезаре. Несколько месяцев перед нашим отъездом он изобретал способы подстеречь меня в саду, хотя Джованни и наблюдал за мной с галереи. По ночам он брал оставленную Джулией лютню и пел своим сладким баритоном грустные песни. Мои наивные дамы приходили в восторг, а я сидела, сцепив руки на коленях.

Однажды вечером устроили пир. Пока все ели, Чезаре засунул руку под стол и ухватил меня за бедро. Я чувствовала его прикосновение через парчу юбки, а Джованни тем временем размышлял над новостью о смерти молодого герцога Милана, которого много лет удерживал в плену его дядюшка Лодовико Моро. Ходили слухи, что его отравили по приказу Моро. И теперь Лодовико Моро, официально получивший герцогский титул, беспечно отрекся от прошлого предательства и переметнулся от французов к Священной лиге моего отца, чем опять поставил моего мужа в затруднительное положение.

– Лодовико Моро трудно в чем-то винить, – заметил Чезаре. – Теперь, став официальным правителем Милана, он должен возместить убытки. Он знает, что предприятие Карла закончилось катастрофой: французы со своей артиллерией могли захватить Неаполь, но, похоже, они не приняли во внимание тайное сопротивление городских борделей. Как там они называют эту болезнь? – Брат вытянул губы. – Ах да. Mal de Napoli[54]. Хотя это можно назвать французской болезнью, потому что никому не известно, кто принес ее первым. Между забавами со шлюхами и обработкой появляющихся язв французы поняли, что на этом гостеприимство закончилось. Больше никаких разговоров о Крестовом походе против турок! – Чезаре рассмеялся. – Они теперь думают, как бы оставить свои болячки здесь и унести ноги домой. – Он посмотрел на Джованни. – Какая ирония судьбы, правда? Теперь Лодовико Моро боится, что французы могут пополнить запасы провизии для перехода через Альпы, ограбив его владения.

– Что я могу сделать? – Джованни от расстройства ничего не замечал, а я потягивала вино, чувствуя пальцы Чезаре, словно паучьи лапы, на своей ноге. – Это письмо его святейшества… – Он вытащил бумагу из колета. – Здесь сказано, что я должен выполнить условия моей condotta, заключенной с Римом, применительно к лиге, хотя я, безусловно, должен спросить разрешения у моего дядюшки Лодовико Моро, поскольку я его вассал. Но его святейшество грозит мне отлучением, если я откажусь.

– Ранее его предупреждения тебя не останавливали.

Услышав издевку в голосе моего брата, Джованни замер. Я оттолкнула стул и извинилась.

– Так быстро? – сказал Чезаре. – Какая жалость! Я думал, мы еще потанцуем. Мы давно не танцевали с тобой, сестра. С твоей свадьбы, кажется.

– У меня болит голова, – пробормотала я.

Мне казалось, что все мои преступные чувства отражаются на лице. Воспоминание о его руке жгло мое бедро, как удар хлыста.

– Головные боли в твоем возрасте? – буркнул мой брат, и на этот раз Джованни не упустил из виду мое замешательство. – У молодых жен не должно быть таких недугов. Если они появляются, то причина в нарушении баланса жидкостей тела, а поправить его может только некоторая порция любви.