перемирие на базе статус-кво [64, ф. 059, оп. 1, п. 331, д. 2276, л. 109 а-109 б]. 6 марта Ассарссону была передана Памятная записка Советского правительства, в которой говорилось, что поскольку правительство Финляндии приняло все предложения правительства СССР (далее шел их перечень), СССР согласен начать в Москве переговоры о заключении мирного договора и прекращении военных действий [64, ф. 06, оп. 2, п. 25, д. 318, л. 37].

7 марта в Москву прибыла делегация Финляндии во главе с премьер-министром Р. Рюти. 8 марта в ходе первого заседания Молотов назвал советские условия мира: Финляндия уступает СССР весь Карельский перешеек, включая г. Выборг и Выборгский залив; все побережье Ладожского озера, включая г. Сортавала; сдает СССР в аренду на длительный срок полуостров Ханко и прилегающие к нему острова для создания там военно-морских баз СССР; осуществляет удаление границы в районе Куолаярви от Мурманской железной дороги на 130–150 км; к СССР полностью переходят полуострова Средний и Рыбачий на побережье Баренцева моря. Район Петсамо и залив, как переданные ранее Финляндии, она оставляет за собой.

Финляндская делегация согласилась со всеми условиями, за исключением пункта, относящегося к Выборгу. Об этом было сообщено на заседании 10 марта. В ответ Молотов заявил, что если переговоры затянутся, то советские требования могут быть увеличены. 11 марта финляндская делегация просила прекратить военные действия, но ей было сообщено, что они прекратятся «только одновременно с подписанием мирного договора» [64, ф. 06, оп. 2, п. 25, д. 315, л. 22–25]. У Москвы была причина торопить события: 11 марта МИД Финляндии официально запросил правительства Швеции и Норвегии, разрешат ли они проход англо-французских войск через свои территории. Иными словами, финляндское руководство не исключало возможность срыва переговоров и продолжения войны. 12 марта оба скандинавских правительства ответили Хельсинки отказом. В тот же день британские и французские посланники в Осло и Стокгольме обратились к соответствующим правительствам с официальным запросом о разрешении на транзитный проход. Однако, как сообщил в выступлении по радио с информацией об этих событиях Х. Кут, официальный запрос западных держав поступил «так поздно, что не было надобности в даче ответа, потому что в эту ночь был подписан мир между Финляндией и Советским Союзом».

Так закончилась 105-дневная война между Финляндией и СССР.

После посещения 13 марта слушаний в Британском парламенте по вопросу о советско-финляндском мирном договоре И. М. Майский записал в дневнике, что «мы вышли из зоны страшной опасности», что он «лишний раз мог убедиться, как велика была опасность интервенции Англии и Франции на стороне Финляндии» и «как вовремя заключили мир» [76, с. 132].

«Хуже чем преступление»

Хотя неправовой характер советской акции в отношении Финляндии очевиден, зачастую ей находят оправдание в стратегической значимости решенных, как полагают, с ее помощью проблем безопасности СССР накануне судьбоносной схватки с фашизмом. Бесспорно, организация защиты Ленинграда была императивом военного времени и прямой обязанностью правительства перед страной. Никакие соображения международно-правового порядка не могли изменить эту данность. Как говорится, тем хуже для международного права. Замечательно просто и точно эту мысль в своих мемуарах выразил Н. С. Хрущев. «Имели ли мы юридическое и моральное право на подобные действия? – вспоминает он вставшую перед Кремлем дилемму. – Юридического права, конечно, мы не имели. С моральной точки зрения желание обезопасить себя, договориться с соседом оправдывало нас в собственных глазах» [Цит. по: 11, c.161].

Если с морально – правовой оценкой советских мероприятий в отношении Финляндии все понятно, то остается вопрос, насколько оптимальной была эта политика, и существовали ли иные методы обеспечения безопасности Ленинграда.

Советская линия поведения на переговорах, начиная с казуса Ярцева и заканчивая миссией Штейна, представляется практически безупречной как в смысле выбора формы переговоров – неофициальные контакты, которая избавила обе стороны от многих политических неудобств, так и разумной скромности советских пожеланий к Финляндии, учитывавших не только сложный характер партнера по переговорам, но и реальные потребности обороны СССР. На этом этапе переговорного процесса ответственность за его неуспех мы бы целиком возложили на Финляндию.

Иной оценки заслуживают действия Кремля в ходе последнего перед войной раунда советско – финляндских переговоров. Предъявленные кремлевскими руководителями требования выходили далеко за рамки разумных нужд обороны и были заведомо неприемлемыми для Финляндии с учетом как объективных, так и субъективных обстоятельств ее внутриполитической жизни. А учитывать их Москва была обязана. Вырвать у финнов согласие на эти требования можно было только под угрозой войны и советизации. Однако использовать майнильский инцидент в качестве ультиматума и разыграть «козырь Куусинена» не получилось. Общей ценой этих ошибок стала война с чудовищными людскими, материальными, политическими и репутационными потерями.

Могут возразить, что заплатив эту непомерную цену, Сталин все – таки сумел решить главную задачу – добиться от финнов по мирному договору 12 марта всех необходимых уступок в виде баз, переноса границы и т. д. Людям, так рассуждающим, хотелось бы посоветовать иметь в виду, что конечной целью всех советских мероприятий на финляндском направлении осенью 1939 – зимой 1940 гг. было все же не приобретение баз и пр., а обеспечение безопасности Ленинграда; а после этого вспомнить о страшной судьбе города, постигшей его через год с небольшим после «победоносного» завершения Зимней войны. Как же такое стало возможным?

Для начала рассмотрим ситуацию на Карельском перешейке, откуда город, якобы, мог обстреливаться даже с территории соседнего государства. Этот смешной аргумент не имеет отношения к реальной оценке стратегической ситуации, поскольку дальность стрельбы тогдашней артиллерии сухопутных войск обыкновенно не превышала 6–9 км, в редких случаях достигая 12–15 км. Для доставшегося финской армии в наследство от царских времен незначительного количества стволов устаревших конструкций эти рубежи были недосягаемы. Орудия береговой артиллерии были способны вести огонь на дистанцию 18–23 км, но у Финляндии их имелось всего около трех десятков и они были стационарно установлены в фортах. Расстояние от ближайшего из них на о. Койвисто до Кронштадта равнялось 70 км., а до Ленинграда – порядка 100 км. (Несколько штук орудий сверхкрупных калибров повышенной дальности стрельбы имелись только у Вермахта; они были экзотическим явлением, требовали проведения серьезных инженерных работ для перемещения и установки, включая прокладку специальных железнодорожных путей, и нигде ни разу не оказали сколько-нибудь заметного влияния на ход боевых действий.[105] Будучи размещенными на передней линии, они становились легкой целью для обычных систем вооружений).

Рассуждая серьезно, и 32 км (а так близко граница подходила к Ленинграду всего в одной точке, причем финны соглашались перенести ее на запад на 30 км; обычно расстояние составляло 40–50 км) было вполне достаточно, чтобы