его в Кронштадте чуть ли не до конца войны. Для этого оказалось достаточным сделать несудоходными оба фарватера возле Кронштадта путем сброса с самолетов 25 тяжелых (около тонны каждая) донных магнитных мин. Операция была осуществлена в первые три – четыре дня войны силами трех десятков бомбардировщиков и незначительного числа небольших военных кораблей – минных заградителей. Затем немцы установили в заливе еще порядка тысячи двухсот обычных морских мин, а финны – одной тысячи; позже фарватеры возле о. Котлин дополнительно перегородили противолодочными сетями, после чего прорывы надводных кораблей и подлодок Балтфлота из Кронштадтской базы в залив носили уже единичный характер. И все!

С учетом сказанного, при ширине горловины залива всего 76 км и уже достигнутом с Эстонией соглашении о базировании подразделений советских военно-морских и военно-воздушных сил на ее территории в районе Таллинна и на островах Сааремаа и Хийумаа, зацикленность Москвы на Ханко выглядит как idee fixe Кремля.[109] В ходе последнего раунда переговоров финны тщетно пытались убедить Сталина, что создание узла обороны на рубеже Ино – Суурсаари – Красная Горка – Кронштадт будет достаточной защитой для Ленинграда, и поэтому Ханко не нужен. Таково было действительное мнение маршала Маннергейма, высказанное им на правительственном совещании по вопросу о советско-финляндских переговорах.

Таким образом, оба ключевых требования Москвы, которые пустили переговоры под откос и открыли эпоху советско – финских войн 1939–1944 гг., были с точки зрения обороны Ленинграда на момент их предъявления чрезмерными и в этом отношении бессмысленными, а в чуть более отдаленной перспективе – просто контрпродуктивными. В то же самое время, последние предложения Финляндии шли гораздо дальше советских требований 1938 – апреля 1939 гг. и, бесспорно, могли стать основой соглашения сторон. Вся информация, необходимая для принятия правильного решения, открыто лежала перед Сталиным и Молотовым на столе. Однако вождя и его политического денщика, ухвативших нацистского «бога» за бороду, обуяло неудержимое холопское желание примерить сапоги русских императоров – завоевателей. Эта примерка стоила советскому народу двух войн, на которых погибли порядка 250 тысяч человек, а жертвами ранений, обморожения и болезней стали еще 380 тысяч.[110]

Таковы итоги и цена «укрепления» безопасности СССР на северо-западном направлении по – сталински. В отличие от всех апологетов их политики, вольных в силу политических пристрастий или невольных в силу плохого знания предмета, сами кремлевские лидеры еще до окончания Зимней войны осознали, в какой стратегический тупик они собственными действиями завели СССР. Молотов, конечно, мог дурачить депутатов на сессии Верховного Совета СССР 29 марта 1940 г., заявив: «Заключение мирного договора с Финляндией завершает выполнение задачи, поставленной в прошлом году, по обеспечению безопасности Советского Союза со стороны Балтийского моря».

Казалось бы, действительно, СССР по праву победителя получил от Финляндии все, что только мог пожелать, и уж конечно намного больше, чем запрашивал на переговорах осенью 1939 г. Однако фактор военной силы, создавая у Кремля иллюзию вседозволенности и развращающе влияя на советскую внешнюю политику, сыграл с ним злую шутку. Проблема заключалась как раз в том, что выбитые из Хельсинки уступки были чрезмерными, если целью ставилось создание обстановки безопасности и спокойствия на советско-финской границе, но совершенно недостаточными для «окончательного решения финляндского вопроса». Садящийся между двух стульев неизбежно окажется на полу. Было очевидно, что выжившая Финляндия не смирится со столь тяжелыми потерями и при первой же возможности постарается отыграться, опираясь на поддержку победителя в войне на западе континента. Станет ли им Германия или англо – французская коалиция, значения не имело.[111]

Теоретически, у Москвы было на выбор два пути выхода из сложившейся ситуации: замириться с обиженным соседом, либо, наоборот, добить его. На практике, весной 40-го года ни то, ни другое, было невозможно. Выбор в пользу мира подразумевал снижение до приемлемого для Финляндии уровня советских требований к ней, выдвигаемых в ходе мирных переговоров, и предложение компенсации за сделанные ею уступки. Но в этом случае Сталин должен был бы ответить на вопрос всей страны: «А ради чего тогда воевали и пролили столько крови?» (Недоумение у части советского общества вызвало даже поспешное заключение половинчатого мартовского мира после того, как удалось справиться с «линией Маннергейма»). Хорошего ответа на этот вопрос у вождя не было. С другой стороны, добить Финляндию при сохранении существующего международного положения тоже не получалось из-за англо-французской угрозы, и не только. Опять же, скорая повторная война была бы равносильна признанию провала предыдущей политики и обошлась бы непомерно дорого с внутриполитической точки зрения.

Неожиданно в конце этого тупика появился просвет: проект создания оборонительного союза трех скандинавских стран – Швеции, Норвегии и Финляндии.[112] Идея союза витала уже много лет и была актуализирована Хельсинки еще до окончания Зимней войны в ходе поисков концепции будущей безопасности. Идея встретила понимание в Швеции – наиболее сильной в военном отношении из трех стран, к тому же твердо нацеленной на вооруженную защиту скандинавского нейтралитета.

Такой союз явился бы серьезным фактором укрепления безопасности и самого СССР, поскольку гарантировал, что Финляндия не будет искать опоры на помощь со стороны великих держав, что в Москве рассматривали как потенциальную угрозу. Кроме того, промосковская, по существу, позиция, занятая Швецией и Норвегией во время Зимней войны, давала гарантию, что, будучи членом союза, Хельсинки откажется от идеи реванша за понесенное поражение. Собственно говоря, это было предварительным условием финского участия в союзе, выдвинутым Стокгольмом и Осло, и финны с ним сразу же согласились. 25 октября 1940 г. во имя реализации проекта союза правительство Финляндии официально подтвердило, что не вынашивает враждебных СССР планов, и в своих отношениях с ним исходит из условий и границ, установленных действующим мирным договором.

Создание скандинавского союза, помимо замирения Финляндии, практически снимало возможность появления вблизи советской северо – западной границы войск Германии. Такая попытка обошлась бы ей очень дорого, учитывая оборонительный потенциал скандинавов, сложные природно – климатические условия театра военных действий, лишавшие Вермахт его главного преимущества – маневренности, а также фактически гарантированную помощь, включая и военную, со стороны Великобритании, США, и, наверное, самого Советского Союза. Нападение Германии на Финляндию как члена скандинавского оборонительного союза стало бы также нарушением советско – германских договоренностей о разделе сфер влияния. Наконец, оказались бы прерванными поставки в Рейх упомянутых ранее важнейших видов стратегического сырья. Таким образом, за скандинавскую овчинку Берлину пришлось бы заплатить тройную или даже четверную цену. Вряд ли она стоила такой дорогой выделки; и не случайно, что берлинская дипломатия всячески противодействовала идее союза [146, p. 425–426, 598].

По логике в Москве