– В аэропорту вы выглядели по-настоящему счастливыми.

Она вспомнила, как наблюдала за ними в конференц-зале. Вспомнила зависть, которую тогда ощутила.

Адам лишь покачал головой.

– Я только пытался… Я гордился тем, что она решилась на этот шаг. Но было кое-что еще. – Он поиграл оберткой от своего батончика. – Кое-что, о чем я хотел поговорить с ней, но откладывал на потом. Ждал, когда она оправится от последнего выкидыша. – Он печально взглянул на Ребекку. – Шестнадцать недель, что ни говори. Для нас это был настоящий удар.

– Я знаю, – ответила Ребекка. – Но что еще тебя беспокоило?

– Майя ни разу не сказала мне о своем аборте.

– Майя? Об аборте? – рассмеялась Ребекка. – Потому и не сказала, что никогда его не делала. С чего ты это решил?

– Нет, делала. Она сказала об этом, но только после того, как доктор спросила ее в моем присутствии.

Это было все равно как если бы Ребекке вдруг сообщили, что красный цвет на самом деле зеленый.

– Не могу поверить, – заявила она. – Когда это произошло? Вы уже были женаты?

– Нет, когда она была подростком.

– Адам, но это… немыслимо, – она склонилась к нему через стол. – Я бы знала об этом. Майя наверняка сообщила бы мне. Она даже на свидания не бегала, когда была подростком. По крайней мере, в старших классах. Конечно, мальчишки увивались за ней, но после смерти родителей она стала настоящим интровертом. Произойди с ней нечто подобное, Майя наверняка обратилась бы ко мне. Она знала, что я не буду сердиться. Она сказала тебе, кто был отцом ребенка?

– Нет. Мы так и не смогли поговорить об этом. Врач сказала, что у нее на матке наблюдаются шрамы, и спросила, не от аборта ли это. И Майя сказала, что да, от аборта. Она сделала его, когда была подростком.

Ребекка смотрела на него с нескрываемым изумлением.

– Она выглядела такой расстроенной, что я не стал давить на нее. Решил поговорить об этом позднее. – Он устало махнул рукой. – В любом случае все уже в прошлом и ничего с этим не поделаешь. Меня задело не то, что у нее был аборт, а то, что она ничего мне о нем не сказала. По-моему, жена не должна скрывать такие вещи от мужа, особенно если они пытаются завести ребенка. Даже странно, что она ни разу не обмолвилась об этом.

– Такое чувство, будто ты все это выдумал.

– С какой стати? – нахмурился Адам.

Ребекка сжала виски, пытаясь хоть как-то разобраться в его словах.

– Майя не ходила на свидания, – повторила она. – Была этаким книжным червем.

Мысленно она вернулась в то далекое прошлое. После смерти родителей они с Майей перебрались на съемную квартиру. Ребекку на тот момент уже зачислили в университет имени Джорджа Вашингтона, но ей пришлось забыть на время об учебе, иначе Майю просто забрали бы в приют. Ребекка устроилась тогда работать медсестрой. Она старалась подогнать свой график таким образом, чтобы быть дома к тому моменту, когда Майя возвращалась из школы, однако ей не всегда это удавалось. Так неужели Майя втайне от нее завела себе бойфренда?

– Ох, Адам, – промолвила она, – почему Майя ничего мне об этом не сказала? Она же знала, что может полностью мне довериться.

– Может, это случилось, когда она была в колледже, – предположил Адам. – Ей было уже тогда лет восемнадцать-девятнадцать.

Эта мысль принесла ей некоторое облегчение. Майя сделала аборт, когда была не такой уж маленькой. И все же она не понимала, почему сестра решила скрыть от нее столь важное событие.

– Был один парень, с которым она встречалась уже в колледже, – припомнила Ребекка. – Я знаю, что они спали друг с другом, поскольку Майя призналась мне в этом. Не то чтобы она вдавалась в детали, просто сказала, что собирается принимать таблетки. Может, она забеременела до того, как начала пить противозачаточные? Тогда бы она точно сделала аборт. Самое начало учебы, и ей всего семнадцать. Слишком рано, чтобы быть матерью. Но я до сих пор не понимаю, почему она ничего не сказала мне.

– Или мне.

В голосе Адама прозвучала нотка горечи.

– Ты зол на нее, – заметила Ребекка.

Адам встал и выбросил обертку в мусорную корзину.

– Ты же знаешь, я не хочу злиться, – сказал он. – Да я уже и не сержусь. Я люблю Майю, и мне хотелось бы, чтобы она чудесным образом оказалась жива. Тогда бы у нас был шанс все уладить. Но я здорово разозлился, когда узнал про аборт. Не понимаю, как она могла утаить от меня такую важную вещь.

– Думаю, она боялась. Понимала, как тебе хочется завести ребенка.

– Ей тоже.

– Да, ей тоже… Но Майя с радостью усыновила бы кого-нибудь.

Адам проигнорировал ее замечание. Подхватив с постели подушку, он попытался взбить ее. Пустое занятие, подумала Ребекка.

– Майя сказала, что ты и думать об этом не желаешь, – заметила она с долей обвинения.

– Я… – Адам снова присел на постель. – Мне трудно смириться с мыслью, что у меня не будет собственного ребенка.

– Приемный ребенок и есть собственный ребенок.

– Ты понимаешь, о чем я. У меня нет семьи. Нет близких по крови людей. Я просто хотел, чтобы у меня был биологический ребенок, – он устало покачал головой. – Разве я был так уж не прав?

Ребекка встала из-за стола.

– Нет, – ответила она. – Майя – взрослая девочка, и она в любой момент могла сказать, что с нее хватит. Но ты из тех мужчин, Адам, кому по судьбе предназначено быть отцом. Я вижу это по тому, как ты общаешься со своими маленькими пациентами. Какая разница, родной тебе ребенок по крови или нет?

Адам, казалось, уже не слышал ее.

– Я слишком много взвалил на нее, Бек, – с грустью заметил он. – Я здорово рассердился, когда узнал об аборте, но так и не заговорил об этом. Она знала, что я сержусь, но тоже ничего не сказала. А теперь… – Откинувшись на спинку дивана, он устало прикрыл глаза. – Теперь уже поздно. Чертовски поздно.

* * *

Ребекка лежала в постели, прислушиваясь к пению цикад. Несмотря на усталость, сон к ней не шел. Разговор с Адамом взбудоражил ее до глубины души. Аборт. Когда, Майя? Почему ты ничего мне не сказала?

Ребекка вспомнила горечь в глазах Адама, который вдруг понял, что вряд ли сможет когда-нибудь поговорить с Майей. Горечь и сожаление, что шанс уже упущен. Ребекке было знакомо это чувство, хотя до сегодняшнего вечера она его не осознавала. Ей тоже было о чем сожалеть, так много недосказанного оставалось между ней и Майей.

Я проснулась в комнате, ставшей для меня наполовину домом, наполовину тюрьмой. Сколько я уже пробыла тут? Заведомо больше недели. Может, две? Надо бы ставить метки на стене, как это делают обычно узники. Что-то подсказывало мне, что календаря в доме нет. О том, что наступил сентябрь, или январь, или апрель, Симми с Тулли узнавали по положению солнца.