опыта у него хватало. Но голос молодого офицера прозвучал раздраженно, с обидой, а это озадачило и насторожило комбата.

— А что, если попробовать решить задачу с другого конца? — неожиданно спросил он.

Лейтенант не сразу понял, о чем речь, куда клонит комбат.

— Как это?

— А вот так, — добродушно улыбнулся Алешин и пояснил: — Надо бы не плохих солдат без конца наказывать, а хороших поощрять. Впрочем, слова «плохие» и «хорошие» солдаты — неточные слова. Есть просто солдаты. Советские солдаты. Советские люди. Наши, Игорь, с тобой ровесники. Личности! И у каждого солдата, убежден, хорошего в душе гораздо больше, чем чего-то плохого. Вот и надо опираться на хорошие, лучшие черты характера человека. Надо поднимать авторитет передовых воинов. Надо ставить их в пример другим. И в итоге добиваться того, чтобы за ними пошел, потянулся весь взвод. Как считаешь, Игорь Олегович?

Губанов в ответ улыбнулся:

— Все правильно. Нет у меня возражений.

— Ну вот и хорошо, — заключил разговор Алешин. — Вы собирались идти в столовую? Нам, значит, по пути. А по дороге я расскажу вам кое-что о подвиге капитана Кузнецова…

И после этого разговора на плацу Алешин не упускал случая, чтобы вновь и вновь побеседовать с лейтенантом, особенно о его взаимоотношениях с людьми. Губанов вроде бы стал внимательнее к подчиненным. Но настоящего, душевного контакта с ними у него, увы, еще не получалось. Солдаты, как и раньше, вели себя по отношению к нему замкнуто, отчужденно. Они по-прежнему старались обращаться к нему как можно реже. Стоило, скажем, после занятий прозвучать команде «Разойдись!», и Губанов оставался один. Даже смеялись солдаты каким-то своим шуткам в стороне от него.

Один, словно перст, с горечью думал о Губанове Алешин. Долго ли он так протянет? Когда же он созреет как командир?

Лейтенант сам пришел к командиру батареи. Но теперь это уже не был тот слепо верящий в свою «правоту» человек, с которым Алешин разговаривал тогда, на плацу. С застенчивой улыбкой и как-то очень просто, без позы и всякой нарочитости он сказал:

— Тяжело на душе, Алексей Дмитриевич. Вот вы мне говорили тогда… Все помню — слово в слово… Пытаюсь что-то делать, пробую, но не получается… — Он застенчиво улыбнулся: — Неудачник, видно, я. Никаких, знаете ли, сдвигов не вижу…

— Э, нет, батенька, свет Игорь Олегович, — весело возразил Алешин, которого искренне тронула, обрадовала застенчивая улыбка Губанова, — не соглашусь с вами. Что вы? Сдвиги есть и притом огромные! Раз пришли ко мне с разговором, значит, поверьте мне, стоите на правильном пути. И это — самое главное.

Лейтенант благодарно посмотрел на командира:

— А что же все-таки делать?

— Прежде искать! Искать подход к каждому человеку. Искать, как говорится, ключик к сердцу солдата. Вот, скажем, Китиков. Вы разобрались с ним?

— Пробую. Но он, мне думается, как бы это сказать… Неисправим, что ли.

— Неисправимых — нет!

— Теоретически — да, а практически… — лейтенант безнадежно развел руками.

— И практически нет! — рубанул ладонью по столу Алешин. — Признать человека неисправимым — значит, унизить его. Вы читали, надеюсь, «Педагогическую поэму» Макаренко? Вчерашние беспризорные, малолетние преступники через полгода, год становились нормальными людьми. Не просто нормальными — прекрасными. А почему? Потому что Антон Семенович верил в их исправимость. Верил в силу добра над злом. Верил в возможности коллектива. Как же мы имеем право не верить в становление солдата? Если не одолеем этот червь сомнения, то надо снять с себя офицерские погоны и честно признаться: не способен, дескать. Но кто сказал, что вы, Игорь Олегович, неспособный воспитатель? Кто? Нет таких! Вы сами вышли на верный фарватер. Вот и держитесь его! — Алешин успокоился, встал из-за стола, подошел вплотную к Губанову, положил ему руку на плечо. — Я верю в вас, Игорь, всем сердцем верю! А что касается Китикова… — В глазах комбата вспыхнули задорные искорки. — Давайте вместе воспитывать Китикова. Согласны?

— Согласен, — просиял Губанов.

Верный принципу больше доверять делам, а не словам, Алешин уже на следующий день нашел возможность повстречаться с Китиковым. Тот сидел в пустой казарме на краю кровати. Был он белоголов, небольшого росточка. Заметив комбата, нехотя встал, медленно опустил руки по швам. Взгляд угрюмый, исподлобья: наказывайте, мол, мне все равно.

Но комбат не стал торопить события:

— Что же это вы, Китиков, бывалый солдат, а на кровати сидите?

— Виноват…

— Какая уж тут вина? Мелочь. Прошу вас: зайдите ко мне. Но прежде, конечно, приведите все в порядок.

— Есть! — четко ответил солдат.

И в потеплевших глазах его Алешин увидел недоуменный вопрос.

Нет, Алешин, естественно, не ожидал от одной-двух встреч и бесед с Китиковым быстрого и ощутимого результата. И все-таки первый разговор с ним оставил у офицера горький осадок в душе. Солдат все больше отмалчивался, а если и отвечал, то скупо, односложно. Например, на вопрос командира, почему у него, специалиста второго класса, служба сейчас идет через пень-колоду, Китиков уронил лишь фразу: «Стараюсь — не получается».

«Стараешься? — размышлял Алешин, меряя шагами узкую и длинную комнату штабной канцелярии. — Ничуть ты, парень, не стараешься! Потому-то и не получается, все идет кувырком. А ведь еще совсем недавно таким исправным, исполнительным, инициативным был солдатом. Хорошим был солдатом — любо-дорого смотреть. Что же это тебя так перевернуло? Что мешает?»

Ходил, ходил, потом, что-то решив про себя, крикнул в полуоткрытую дверь дневальному:

— Полякова — ко мне!

Пришел ефрейтор Поляков. Старший лейтенант спросил его сразу, без предисловия:

— Скажите, комсгрупорг, что у рядового Китикова сейчас лежит на сердце?

— Камень, — ответил Поляков, не задумываясь. — И притом тяжелый.

— Ишь ты, — удивился Алешин. — А откуда же он, камень этот тяжелый, взялся-то?

Комсгрупорг объяснил:

— С женой у Китикова, товарищ старший лейтенант, какие-то нелады. Он ее, понимаете ли, любит, очень любит, а она его письмами перестала баловать. Вот он и задумался, загрустил, стал переживать. Мало ли что там может быть… А тут наш лейтенант ему наряд вне очереди объявил. Потом сразу два…

— Та-ак…

То, что Китиков женат, Алешин знал. Знал лишь факт — и только. А здесь надо знать все. Вопрос-то непростой — деликатный. Однако, как к нему подступиться?

Вторая беседа с солдатом тоже не дала больших результатов. И третья… Но что-то все-таки стало проясняться. Как-то старший лейтенант показал Китикову фотографию любимой девушки.

— Собираюсь вот жениться. Хватит бобылем ходить. Вам, как человеку женатому, хочу по секрету портрет невесты показать. Вот…

Алешин показал фотокарточку Ольги и продолжил свою мысль:

— Женатые, как я слышал, невольно становятся тонкими психологами. Посмотрят в лица жениха и невесты и могут точно предсказать: будут те счастливы или нет? Вот и у меня к