— Вам часто с Брежневым до этого приходилось иметь дело?

— Мы же вместе работали в Президиуме ЦК КПСС. И мне случалось видеть его в разных ситуациях… Например, однажды, в 1960-м, вызывает он меня в Москву и буквально огорошивает: «Есть решение: ты утверждаешься первым секретарем Целинного крайкома и третьим секретарем ЦК Казахстана». — «Как же так, — недоумевал я, — со мной никто не говорил. Надо же было спросить о моем мнении». — «Решение есть. Поезжай на Внуковский аэродром, лети туда на пленум».

Я вышел от Брежнева. Что делать? Меня трясет. Иду по коридору. Навстречу мне Н. Г. Игнатов, другой секретарь ЦК КПСС. «Ты чего?» Рассказываю. Он удивлен:

«Когда возник вопрос о твоем новом назначении, все говорили — и Полянский, и Брежнев, — что ты согласен». — «Никто со мной не говорил». — «Ясно, они хотят Россию избавить от тебя. Вот что, зайдем-ка ко мне в кабинет, и ты позвони оттуда Хрущеву». — Звоню: «Никита Сергеевич, секретарь Оренбургского обкома Воронов говорит. Как же так: состоялось решение, а я не хочу туда ехать. У меня еще много дел в Оренбурге. Мне хотелось бы там еще хотя бы два-три года проработать». — «Так говорили, что ты дал согласие». — «Никто со мной не говорил». — «Пойди к Брежневу, скажи, чтобы подобрал другую кандидатуру».

Иду к Брежневу, пересказываю ему распоряжение Хрущева. Он матом меня покрыл. Я ушел. А они вынуждены были подобрать другую кандидатуру.

— А чем Брежнев в то время в ЦК занимался?

— Кадрами, подбирал кадры.

— А разве не Козлов занимался тогда этим?

— Нет, он тогда был первым зампредом Совмина СССР. А секретарем ЦК КПСС стал немного позже, в мае 1960-го, когда Брежнева решено было поставить во главе Президиума Верховного Совета СССР.

— Чем еще запомнился вам Брежнев того периода?

— Тем, что он мог ругаться не только с нижестоящими по отношению к нему, но и даже, с самим «первым», если чувствовал поддержку большинства членов Президиума, например в вопросе о судьбе крымских татар и поволжских немцев. Однажды, году, наверное, в 1963-м, перед заседанием Президиума в «предбаннике» Хрущев сказал: «Воронов предлагает создать. Немецкий национальный округ из четырех районов Саратовской области и Татарский национальный округ из нескольких районов в Крыму». Сам он был вроде бы не против, говоря: «Сталин не только их, но и украинцев всех бы переселил, если б нашлось место, ибо и на Украине предателей хватало… А что, в России разве меньше было? А вы все твердите, что среди немцев и крымских татар было много предателей…»

Тут Брежнев начал на него орать. Его поддержали Суслов и другие.

— Что, дело до крика доходило?

— Не то слово «крик». Ругань матерная висела в воздухе.

— Это было в самое последнее время перед снятием Хрущева?

— Да, хотя и раньше ругани и непотребных слов хватало. Да и вообще бывать среди членов Президиума (при Хрущеве) и Политбюро (при Брежневе) в неофициальной обстановке, особенно за обеденным столом, было для меня делом довольно обременительным. Склоки, наушничество… Одним словом, клоака какая-то…

— И все же, Геннадий Иванович, кого бы вы выделили из тогдашних членов Президиума ЦК, кому бы из них доверили в 1964 году пост Первого секретаря ЦК?

— Безусловно, Косыгину. Кстати, если бы Алексей Николаевич выступил тогда в защиту Хрущева и против Брежнева, за ним бы пошли многие. Он пользовался большим авторитетом в ЦК и среди народа. Но он этого не сделал. А я последовал его примеру…

Тогда нам казалось, что перемены необходимы. Но, как показало время, мы были недостаточно проницательны и не знали личных и деловых качеств Брежнева. Эту ошибку потомки нам никогда не простят, да мы сами себе не простим. Мне товарищи говорили, что Косыгин, который вначале поддерживал Брежнева, даже плакал, когда понял, как он ошибался.

В брежневский период у нас никто ничего не обсуждал. Мы только делали вид, что все понимаем, а сами плелись в хвосте событий. Это было, по сути, единоличное правление. Сам же Брежнев был человек безграмотный. Он, я думаю, не читал ни Маркса, ни Энгельса, ни Ленина.

— Что больше всего не нравилось вам в Брежневе как руководителе партии?

— Многое. Но прежде всего неискренность. Говорил одно, а поступал по-другому. На словах поддерживал, на деле саботировал. Так было и с переводом промышленности и строительства на новые методы планирования и руководства. Так было и с организацией звеньев и бригад, работающих по безнарядной системе. Не без его подачи печать (особенно усердствовала в этом «Сельская жизнь») выступала против этой системы организации и оплаты труда. Были случаи и откровенного саботажа. Так, например, в 1969 году «Комсомолка» подготовила к предстоящему вскоре съезду колхозников брошюру под названием «Кто он, мастер хлебного цеха?», которая была отпечатана тиражом почти в 70 тысяч экземпляров. Как автор одного из материалов, помещенных в этой брошюре, я получил сигнальный экземпляр и был в полной уверенности, что она распространяется среди делегатов съезда. А совсем недавно узнал, что весь тираж этой брошюры был уничтожен, как говорят, по личному указанию. Неприязненные отношения, бывшие таковыми практически с самого начала нашей совместной работы, в конце концов вылились в ряд столкновений, сначала мелких, а потом и по принципиальным вопросам.

В 1971 году я был перемещен с поста Председателя Совета Министров РСФСР на должность Председателя Комитета народного контроля СССР. Работа эта представлялась мне чрезвычайно важной и нужной. Все зависело от того, насколько считают ее таковой руководители партии и государства, и в частности Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Увы, никакого понимания у Л. И. Брежнева я не встретил, и более того — выяснилось, что народный контроль как таковой ему представляется вовсе ненужным. «Никакой пользы от народного контроля я не вижу, — сказал он как-то. — Вот был Мехлис — его все боялись». Одно упоминание о Л. З. Мехлисе, бывшем в послевоенные годы министром Госконтроля СССР и прославившемся своей грубостью и жестокостью, сразу ставило точки над «и» — народный контроль как институт демократический не вписывался в рамки бюрократической системы, столь милой сердцу Л. И. Брежнева. Все мои попытки убедить его, включая ссылки на работы В. И. Ленина «Лучше меньше, да лучше» и «Как нам реорганизовать Рабкрин», оставались тщетными.

Правда, он попросил меня написать записку, чтобы вынести вопрос на Политбюро. Я написал и позвонил ему. Он был в то время в Пицунде. Я прилетел туда. Он как раз купался. Я искупался с ним. Потом сели играть в домино, я со своим помощником, он — со своим. Несколько раз оставили Брежнева «козлом».

Выпили рюмку коньяку, потом вторую. Пил он