здорово. Записка моя до сих пор, наверное, находится в архиве, хода ей не было дано никакого.

Более того, встал вопрос о моем членстве в Политбюро. Брежнев считал, что Председатель Комитета народного контроля входить в состав Политбюро не должен. Поскольку я видел в этом явное принижение роли народного контроля как такового, мне не оставалось ничего другого, как подать в отставку…

— Вы говорили, что Брежнев отваживался спорить даже с самим Хрущевым. А некоторые авторы утверждают, что, будучи Генеральным секретарем, он всячески уклонялся от дискуссий и споров на заседаниях Политбюро. Нет ли тут противоречия?

— Нет. Он ругался, когда чувствовал за собой поддержку большинства. А когда этой поддержки не было, предпочитал навязывать свое мнение иными способами, закулисными. Например, Президиум ЦК еще при Хрущеве отклонил предложение возобновить строительство Чебоксарской ГЭС, прерванное в 40-е годы, согласившись с мнением, что новое водохранилище затопило бы чересчур много сельскохозяйственных угодий в пойме Волги и вынудило бы проводить трудоемкие дренажные работы в Горьком и других городах. Но вскоре после прихода к руководству Л. И. Брежнева вопрос о сооружении Чебоксарской ГЭС снова был поставлен в повестку дня, причем единственным доказательством необходимости этого было то, что стройка уже обошлась в 10 миллионов рублей. Выходило примерно так, что к этой пуговице надо было пришить кафтан стоимостью в три (а возможно, и больше) миллиарда рублей.

Президиум ЦК это предложение отклонил, но была образована комиссия под председательством секретаря ЦК А. П. Кириленко, который, кстати сказать, так же как и Л. И. Брежнев, поддерживал предложение энергостроителей. Комиссия, в которую входили член Президиума Д. С. Полянский, Ф. Д. Кулаков, я, а также руководители сельскохозяйственных органов СССР и РСФСР, Минводхоза, Минречфлота, секретари Марийского, Татарского, Чувашского и Горьковского обкомов партии, абсолютным большинством голосов высказалась против сооружения Чебоксарской гидроэлектростанции, что, естественно, не устраивало Л. И. Брежнева и других сторонников строительства.

Казалось бы, вопрос ясен и с повестки дня снят. Но началась персональная «обработка» членов комиссии. Их вызывали к секретарю ЦК Кириленко, где доверительно, «по секрету» сообщали, что строительство это будет иметь особое значение для обороны страны: случись, не дай бог, война, возникнет-де необходимость перегонять подводные лодки из Балтики в Черное море, а для этого нужно иметь на Волге соответствующую глубину. И вот на следующем заседании автор этих строк оказался в печальном одиночестве, голосуя против развертывания строительства.

Итог теперь всем известен: затоплена огромная территория, исчезло около 90 населенных пунктов, а в Горьком и на нефтепромыслах Татарии до сих пор в значительных масштабах приходится проводить дренажные работы.

Подобным же образом был решен вопрос и о том, где строить КамАЗ. Строительство нового автомобильного завода тщательно прорабатывалось в Совмине и Госплане РСФСР, в союзном Госплане, было уже рассмотрено в Совмине СССР у А. Н. Косыгина. Пришли к выводу, что наиболее целесообразно строить завод в Абакане Красноярского края. Вопрос о строительстве был вынесен на заседание Политбюро, но перед самым заседанием, когда мы все собирались в «предбаннике» (есть там такая комната), входит Брежнев, бросает, как всегда, свою папку на стол и вдруг говорит: «Думаю, что завод надо строить в Набережных Челнах». Я просто опешил, у нас даже варианта такого не было, и денег уже много в Абакане истрачено. Брежнев потом говорил, что никто на него так не кричал, как Воронов. А Косыгин, он вообще непонятный человек, сидит и молчит. И все молчат. Вопрос этот Брежнев с обсуждения снял и потом решил все по-своему. Через несколько дней было опубликовано постановление о том, что завод этот будет строиться в Набережных Челнах. Позднее, правда, на одном из пленумов ЦК Брежнев признал свою ошибку, и в Абакане разместили новый завод, контейнерный. Но он до сих пор не построен.

Не меньше волюнтаризма проявлял Л. И. Брежнев и в решении кадровых вопросов. В 1966 году, например, он предложил ликвидировать Министерство охраны общественного порядка РСФСР и образовать союзное министерство. Я, как Председатель Совмина РСФСР, категорически выступил против. Меня поддержали Косыгин, в то время еще имевший смелость отстаивать свою точку зрения, большинство других членов Политбюро.

Немного погодя дела позвали меня во Владимирскую область. И вдруг мне туда, в Муром, по ВЧ звонит Брежнев:

«Слушай, все уже «за». Один ты остался».

Противопоставлять себя всем мне не хотелось. Пришлось дать согласие. «Кого назначить министром?» — спрашивает. «Тикунова», — предлагаю я кандидатуру российского министра. «Понятно».

Смотрю, вскоре Тикунов оказался послом в Верхней Вольте, а Брежнев стал настаивать на Щелокове, своем приятеле по Днепропетровску и Молдавии. Я продолжал противиться.

Как-то раз Брежнев звонит и приглашает меня на охоту в Завидово. Я приехал, правда, опоздал. Они уже сидят после утренней зорьки, завтракают: Брежнев, Полянский, Громыко, Гречко, старший егерь и директор хозяйства. Налили мне штрафной фужер коньяку. Брежнев говорит: «Доложи, как идет уборка урожая». Я доложил. А он: «Ну ладно, это потом. Ты лучше скажи, кого хочешь министром внутренних дел?» Он уже под мухой, разговор неофициальный, я пошутил: «Чего мучиться, возьми любого партийного работника, к примеру Школьникова.[2] Надеть на него милицейскую форму, какой замечательный министр внутренних дел получится». А Брежнев сразу вскочил: «Я хочу своего».

Года четыре спустя я поставил перед ним вопрос о замене одного из первых моих заместителей по Совету Министров РСФСР. «Приходи», — отвечает он. Прихожу со своими соображениями. А у него уже готова кандидатура — его старого соратника по 18-й армии и Днепропетровску Н. Ф. Васильева.

— Итак, по принципиальным вопросам с Брежневым спорить было бесполезно и даже опасно. А по непринципиальным?

— То же самое. Большой спор, помню, был, когда мы обсуждали положение об обмене партийных билетов. До тех пор графа «социальное положение» в учетной карточке заполнялась по состоянию на момент вступления в партию. Поэтому я, например, считался рабочим. Но готовивший новое положение секретарь ЦК и заведующий отделом парторганов И. В. Капитонов предложил записывать отныне по состоянию на момент обмена. Я был против. Меня поддержал А. Н. Косыгин и, кажется, на Секретариате А. Н. Яковлев, бывший тогда первым заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды. С нами резко спорил Суслов. С ним согласился Брежнев. И естественно, они победили.

— Вы говорите о том самом обмене, который состоялся в начале 1973 года, когда билет № 1 был выписан на имя Ленина, а № 2 вручен Брежневу?

— Да, о том самом.

— А кому «подарили» № 3, № 4, № 5?

— Суслову, Косыгину и Подгорному…

— Так что же, многие из вас ясно осознавали, что ошиблись с Брежневым, но никто не попытался изменить ход событий?

— Пытались сопротивляться, да без результата.

— Вы имеете в виду выступление первого секретаря МГК КПСС Н. Г. Егорычева на июньском (1967 г.)