Я показала косметичку, которую держала.

– А у меня здесь вся косметика и таблетки Прешес – за это спасибо Лауре. Даже не знаю, из-за чего бы Прешес расстроилась больше, если бы мы все это забыли.

– Из-за косметики, – одновременно произнесли мы, а затем двинулись в сторону лифта за Колином и Прешес.

Когда мы спустились, Колин небрежно бросил:

– Джордж ждет на заднем сиденье. Так как бабушка сидит спереди со мной, боюсь, вам обеим придется ехать с ним. Надеюсь, вы не против.

– А если мы все же против, – сказала я, – можно сделать так, чтобы кто-то из нас рулил, а ты бежал за машиной?

В ответ он лишь вскинул бровь. Он открыл ворота лифта и придержал дверь, пока Арабелла провела Прешес через вестибюль и помогла спуститься по лестнице. Джордж в машине явно не находил себе места: его большая голова маячила в заднем окне, по стеклу стекало изрядное количество слюны.

Мы разместили оставшиеся вещи в багажнике, а затем сели по местам. Первые несколько миль мы с Арабеллой уклонялись от восторженных приветствий Джорджа, после чего он улегся между нами, положив голову мне на колени, и казался очень довольным.

Арабелла подняла с пола скомканное полотенце – видимо, оно использовалось для протирки окон после поездок с Джорджем – и передала его мне.

– Можешь положить это под его голову, чтобы потом ты не выглядела так, как будто с тобой произошел конфуз.

Я последовала ее совету и, усмехнувшись, погладила большую голову Джорджа, который поглядывал на меня, глуповато ухмыляясь.

– Жаль, что Оскар меня не видит, – сказала я.

Я поймала изумленный взгляд Колина в зеркале заднего вида и тут же отвернулась. Вспоминая фотографию, которую якобы не видела у него на столе, я смотрела в окно на то, как мы пробирались через пятничный полуденный трафик Лондона.

Всю неделю стояла типичная лондонская погода – моросящий дождь и стылость, – но просветы в облаках и прогноз обещали на выходные повышение температуры и чистое небо. Я понимала, что доверять этому не стоит, и часто проверяла погоду в приложении, но все же надеялась на хорошие дни после недели дождей.

С переднего сиденья доносился аромат духов Прешес – сладкий цветочный запах, быть может, жасмин, согретый более глубокими и сочными древесными нотками. Что-то экзотическое. Этот запах был мне незнаком, да и не мог он быть популярен сегодня, когда предпочтение отдавали более кричащим и более резким композициям и известным брендам. Эти духи навевали мысли о старых фильмах и женщинах с сигаретами в ярко накрашенных губах, в длинных изящных платьях, которые умудрялись, не растеряв своего великолепия, спасти положение, когда весь мир рушился вокруг них.

Я припомнила аромат, исходивший от вороха нарядов, когда однажды вечером пыталась раскопать среди них свою куртку, и решила, что это мог быть тот же самый запах.

– Мне нравятся ваши духи, Прешес. Что это?

Уголок ее рта приподнялся.

– Это «Вол де Нуи». Мы с подругами-моделями раньше останавливались у парфюмерной лавки в «Селфриджиз», чтобы побрызгаться пробником, прежде чем выйти в свет, поэтому-то и не покупаю их в других местах сейчас, когда могу себе позволить. – Она издала смешок. – Полагаю, я чувствую себя обязанной.

Я склонилась, положив руку на спинку ее сиденья.

– Ева тоже пользовалась ими?

После долгой паузы она произнесла:

– Да. Это были ее любимые. Она говорила мне, что эти духи созданы для отважных женщин. Именно поэтому они ей и нравились.

– А она была такой? – спросила я. – Отважной?

Я услышала в ее голосе нечто такое, словно она пересказывала воспоминания призрака.

– Она хотела такой быть. Она думала, что жизнь должна походить на фильмы, которые она любила. Мне кажется, она играла роль той, кем хотела казаться. Не знаю, знал ли кто-нибудь на самом деле настоящую Еву Харлоу.

– А ее семья… где были они?

Она медленно покачала головой.

– У нее была только мать, и Ева не любила рассказывать о своем прошлом. Мы обе были очень бедными. Но эта бедность и голод что-то разрушили внутри Евы.

– Что вы имеете в виду? – спросила я, чувствуя, что Колин пытается поймать мой взгляд в зеркале заднего вида.

Рука с красиво накрашенными персиковыми ногтями погладила шаль на плече, словно ребенок – одеяло, защищающее его.

– Ева никогда по-настоящему не знала, чего она хочет, а потом стало слишком поздно. Мне кажется, это и разбило ей сердце в конце.

– В конце? Когда она уехала из Лондона?

Прешес продолжила, словно я ни о чем не спрашивала.

– В какой-то момент Ева или я – не помню, кто из нас, – добыла флакон «Вол де Нуи». Мы обе пользовались ими, но во флаконе почти не убавлялось, потому что мы старались не расходовать слишком много. – Она наклонила голову. – Интересно, что с ними произошло.

– Может быть, Ева забрала их, когда уезжала? – предположила я.

– Может быть. – Она отвернулась. – Удалось вам разыскать ее?

– Мы работаем над этим, бабушка, – сказал Колин. – Мамина подруга Гиацинт Понсонби работает в Национальном архиве. Она думает, что сможет найти что-нибудь о Грэме. Мы надеемся, что что-нибудь в его записях приведет нас к Еве.

Она кивнула.

– Очень надеюсь, что они оказались вместе где бы то ни было. Они так любили друг друга. – Она отвернулась к окну, закончив беседу.

На заднем сиденье Арабелла принялась перебирать пожелтевшие вырезки, время от времени тихонько усмехаясь.

– Колин, оказывается, София была большой поклонницей «Татлер» и «Байстендер». Большинство вырезок, которые нашла твоя мать, из этих двух журналов, а после сорокового года это был «Татлер энд Байстендер», потому что они объединились. Он все такой же легкомысленный, но при этом еще и литературный, поэтому постараюсь не укорять Софию за ее читательские предпочтения. В конце концов, в «Байстендер» опубликовала свой первый рассказ Дафна Дюморье. Я читала некоторые их статьи, и они действительно великолепны.

– Серьезно? – спросила я. – С чего бы вдруг?

Подождав, пока я достану блокнот, она сказала:

– Тут есть статья под названием «Из столицы и провинций» от февраля 1939 года. Она о том, как грустно, что такие неприятности, как война, могут стать помехой охотничьему сезону и жизни в Британии в целом. Вот послушай.

Арабелла откашлялась и начала читать.

– «Политическая неопределенность оказывает бесспорное влияние на охоту. Существует вероятность, что она всерьез встревожит нас, если мы позволим себе думать о том, что наших лошадей заберут, наших гончих забьют, чтобы сохранить провиант и деньги, наши дома наполнятся чужеземцами…» и так далее.