Фотосессии Ингеборг превосходны.

Гаэтано всякий раз по-детски удивляется этому, клянется, чтоникогда больше не будет снимать «хренову пиранью-альбиноса», и – снимает,снимает, снимает…

– …Что вы делаете, Кристобаль?

– Не волнуйтесь Линн. – В истории любогоуважающего себя моста всегда найдется глава о самоубийцах, но сегодня она врядли будет дополнена новым абзацем. Я знаю это точно. – Не волнуйтесь.Ничего страшного не случится.

…Объектив «Никона» приближает парапет и парня, стоящего нанем. Силуэт парня, картинно подсвеченный фонарем, назойливо лезет в глаза, еслиэтот безумец и хотел привлечь к себе внимание, он, несомненно, добился своего…Черт возьми, это же Ронни Бэрд! Павлин-сюрреалист, окольцованный персональнымивыставками, от которых сходит с ума весь Париж, даже Линн попалась. Впрочем,сейчас Ронни меньше всего похож на павлина, скорее – на енота, одного из двух,тех самых, что стояли в бейсболках на крыше небоскреба – сюжета глупее непридумаешь. Хотя оба припадочных бэрдовских енота были проданы за кругленькуюсумму кому-то из совета директоров концерна «Ситроен».

Ронни не хватает только бейсболки. И – мужества, чтобысделать шаг вперед, я знаю это точно.

Все дело в запахе. Он по-прежнему силен и по-прежнемуфальшивит.

Есть и еще кое-что, вернее – кое-кто.

Кто-то.

Этот «кто-то» находится сейчас рядом с Ронни, и дляангела-хранителя он слишком безучастен. Представить себе ангела-хранителя Ронни– если таковой вообще имеется – не так уж сложно. Ленивец с завшивленнымикрыльями, отстойный тип, которому совершенно наплевать на подопечную душу.Гитарные баллады Трэйси Чапмэн, детские считалочки и вонь от горящей помойкивозбуждают ленивца не в пример сильнее. А может, это вовсе и не ангел-хранительРонни, даже скорее всего. Ни одному ангелу не придет в голову так стричь волосы.

Так стричь волосы может только Анук.

Анук.

Я давно узнал ее, но все еще не в состоянии поверить вочевидное: именно Анук сидит сейчас на парапете рядом с Ронни Бэрдом, невыказывая никаких признаков беспокойства. Я вижу только ее затылок, совершеннобезразличный к происходящему; затылок себе на уме. Ни один из самых нерадивыхангелов-хранителей не сравнится с Анук в ее тотальном наплевательстве на всех ився. Вряд ли Анук вообще верит в ангелов, для нее они – всего лишь нелегальныеиммигранты, подрабатывающие на автозаправках и сортировке овощей.

Чувство, которое овладевает мной, можно назвать ревностью –проклятье, мне ли не знать, что в контексте Анук ревность бессмысленна. Так жебессмысленна, как и жалкая попытка Ронни Бэрда спрыгнуть с парапета, сто кодному, тысяча к одному, миллион – этого не произойдет.

Во всяком случае – сегодня.

Трамвайчик ныряет под мост, на пару с моей холодеющейревностью – как раз в тот самый момент, когда окрестности Понт-Нефа оглашаетвой полицейских сирен: очевидно, кто-то из зевак уже успел вызвать на местопредполагаемого самоубийства легкомысленную французскую жандармерию.

Оборачиваться я не собираюсь, много чести, да и запахисчезает так же внезапно, как и появился. Оборачиваться я не собираюсь – и всеже оборачиваюсь.

Испуганная задница Ронни все еще маячит, трясется надпарапетом, вот только Анук больше нет. Ее нет ни рядом с Бэрдом, ни вотдалении, она благополучно выскочила из круга. Из мертвой зоны, которуюочерчивает вокруг себя самоубийство. И чем решительнее, чем бесповоротнеепопытка покончить с собой, тем безупречней выглядит круг.

Но на круг мертвая зона не тянет, в лучшем случае я назвалбы ее эллипсом. На самой границе эллипса толчется с десяток полускрытыхрасстоянием случайных свидетелей; но никто из них не предпринимает попыткиподойти к Ронни: слишком уж высока ставка на самоубийство. Сентиментальныепридурки, они не знают того, что знаю я. И что мог бы знать любой, стоило быему хоть немного изучить… Нет, не мазню Ронни, не эпатажные откровения в таблоидах– всего лишь его туфли. С золотым логотипом «Versace» на каблуках. Одноговзгляда на них достаточно, чтобы понять: Ронни Бэрд – шулер.

Вот и сейчас он передергивает карты – и едва наметившаясятрагедия превращается в фарс. Ронни подпрыгивает – но вовсе не для того, чтобысигануть с моста. Ронни подпрыгивает, как заправский акробат, и становится наруки. Несколько секунд он болтает в воздухе ногами, затем делает колесо исоскакивает с парапета. И под жиденькие, сбитые столку аплодисменты исчезает изполя зрения.

– Видите, Линн, ничего страшного не произошло, –говорю я Линн.

Я и не заметил, что она крепко держит меня за локоть. Онадержала меня за локоть все это время. О том, чтобы сказать Линн, кто же насамом деле стоял на парапете Понт-Неф, не может быть и речи. Особенно послеавтографа, оставленного Бэрдом в букинистическом.

– Это была просто шутка, Линн. Молодой человекразвлекался. Такие нынче развлечения у молодых людей.

– Шутка, – эхом повторяет Линн. И недоверчивоулыбается.

– Именно.

Я улыбаюсь своей спутнице гораздо более убедительно: и безтого симпатичная речная прогулка в обществе симпатичнейших японцев оказаласьукрашенной пикантным происшествием. Осталось только освободиться от цепкихпальцев Линн, на сегодняшний вечер сюрпризов от них достаточно. Но Линн вовсене горит желанием расстаться с моим локтем.

– Значит, именно так развлекаются теперь молодые люди?

– И так – тоже.

– А вы? Как развлекаетесь вы, Кристобаль? – голосЛинн полон грустного любопытства. И ее «как» можно заменить на что угодно. Иотнести ко всему, что касается меня.

– Совсем по-другому, Линн. Совсем, – мое «совсем»тоже можно заменить. На что угодно. И отнести ко всему, что не касается Линн.

– Вы расскажете мне, Кристобаль? Как-нибудь…

– Как-нибудь – обязательно…

Фотоаппарат японки все еще у меня. Однако девушка неторопится забрать его, она поглощена изучением небольшой брошюрки карманногоформата, скорее всего – это что-то вроде разговорника. Поймав мой взгляд,девушка краснеет. Света достаточно лишь для того, чтобы почувствовать это, аникак не увидеть. Почувствовать или вообразить. В любом случае повод избавиться(хотя бы на несколько минут) от не в меру возбужденной и не в мерумногозначительной Линн найден.

– Я сейчас, – бросаю я Линн и направляюсь кяпонке.

Впрочем, «направляюсь» – слишком громко сказано, расстояниемежду нами и до этого не составляло больше пяти шагов, а теперь и вовсесократилось до минимума.

– Аригато, – вместе с «Никоном» я возвращаюдевушке и ее полное скрытого очарования азиатское словцо.

Она краснеет еще больше; будь на ней кимоно, японкаобязательно бы прикрыла лицо широким рукавом. Как это делали красотки из чайныхдомов, несколько таких красоток навсегда осело в гостиной Мари-Кристин. Онисоставляют композиционное ядро двух гравюр, удачно оттеняющих светильник в нишемежду окнами. Мари-Кристин утверждает, что обе гравюры принадлежат Утамаро[32], и всякий раз удивляется, что я не выказываю никакоговосхищения по этому поводу.