засыпает, а затем я хватаю свои вещи и ухожу. Они всегда сходят с ума, когда выясняют, что я не хочу оставаться на ночь, и мой телефон разрывается от сообщений на следующий день.

Я ставлю для них песню «10cc», и никто из них ее не понимает, хотя все они придают большое значение своему собственному музыкальному вкусу и деловито спрашивают меня о том, какие группы мне нравятся.

– Довольно дрянная песня, – говорят они, и мне хочется закричать: «В этом-то и суть!»

Однажды вечером, после того как ни один из моих партнеров не ответил мне на эсэмэс, я выпиваю полторы бутылки вина и звоню Тэ через приложение «Европа». Я так пьяна, что даже не нервничаю. Когда он наконец берет трубку, его голос такой чистый и знакомый, что мне хочется заползти в телефон и свернуться калачиком рядом с ним.

– Ро? С чего ты решила позвонить мне?

– Я хотела задать тебе вопрос, – говорю я.

– У меня правда нет сейчас на это времени, – говорит он, но слушает, как будто боится, что я выкину что-то радикальное, если он не даст мне высказаться.

Я спрашиваю его, помнит ли он, как мы ездили на север штата в пивоварню, которая ему понравилась, где он рассказал мне обо всех существующих сортах пива и мы попробовали их все, хотя мне ни одно из них не понравилось, а потом, чертовски навеселе, мы пошли в современный художественный музей, где вся комната была увешана ослепительно белыми, как снежное поле, полотнами. Мы думали, что у нас галлюцинации или что выставка все еще находится в стадии доработки, но оказалось, что так и задумано.

– Я просто хотела узнать, помнишь ли ты все это. Помнишь ли тот музей. Все те холсты были белыми, верно? На них же не было никаких рисунков или картин? Не только я их не видела?

Он медлит пару мгновений, прежде чем ответить.

– Я помню. Я тоже их не видел. Ты об этом хотела меня спросить?

– Да, знаешь, просто пытаюсь убедиться, что я все это не выдумала.

Он спрашивает, как у меня дела.

– Я скучаю по тебе. – Я прикусываю губу так сильно, что чувствую вкус крови.

Я слышу, как кто-то разговаривает на заднем плане – тихий смех, который, похоже, принадлежит женщине.

– Ты что, пьяна? – спрашивает он.

– Пошел ты.

– Я не думаю, что тебе следует звонить мне в таком состоянии, – мягко говорит он.

Я хочу, чтобы он разозлился на меня, хочу, чтобы он резко сбросил вызов. Я бы даже согласилась на что-нибудь вроде потока брани, чтобы он обозвал меня сумасшедшей сукой, просто чтобы увидеть, что ему больно так же, как мне.

Но вместо этого он советует мне не забывать пить воду и принять таблетки перед сном, иначе завтра у меня будет похмелье. Он говорит мне беречь себя. Я хочу спросить его, что это значит, почему люди всегда говорят «береги себя», когда хотят попрощаться, но к тому времени он уже вешает трубку.

Через несколько дней после разговора с Тэ я научилась складывать из бумаги лягушку, фотоаппарат, цветок и телефон. Я делаю Рику ярко-красную лягушку в благодарность за розового журавлика, и он кладет ее на край своего стола, где она восседает, как доброжелательный бдительный цветок.

Я начинаю складывать новую лягушку за каждый день без выпивки. Я расставляю их в ряд на своем туалетном столике. Все начинается всего с трех лягушек, с маленькой семьи, а затем их становится пять. Семь лягушек. Некоторое время их популяция остается в пределах семи особей, пока к ним не присоединяются восьмая, девятая, а затем десятая лягушки. Я представляю себе, что они присматривают за мной. Что им не все равно.

В тот день, когда покупатель Долорес навещает океанариум, я проигрываю ей некоторые избранные песни группы «My Bloody Valentine». Юнхи входит в выставочный зал Долорес, выглядя еще более подтянутой, чем обычно, и я вынуждена признать, что она по-прежнему единственный человек из всех, кого я знаю, который может позволить себе платья с открытыми плечами в рабочей обстановке.

– Он здесь, – обращается она ко мне.

– Я не понимаю, о чем ты, – отвечаю я, и тут он входит, вот так запросто, в синей оксфордской рубашке и темных джинсах, и выглядит совершенно иначе, нежели я себе представляла. Никакой шикарной свиты или чего-то в этом роде. У него копна рыжих волос и заученная улыбка на лице.

Он протягивает руку и пожимает мою прежде, чем я успеваю прийти в себя.

– Вы, должно быть, Аврора, – догадывается он. – Я много слышал о вас.

Он отличается граненой сосредоточенностью сверхбогачей, тех, кто медитирует между встречами и воображает себя подключенными к какому-то высшему сознанию, и я так поражена, что забываю поправить его и сказать, что никто меня так не зовет.

Юнхи влезает в разговор, и меня официально представляют – как и Долорес, которая немедленно отступает за камень, чтобы изучить новоприбывших. Он представляется Филом Хоуком, и я понимаю, что таинственный благодетель «Фонтан-плазы», будущий владелец Долорес, как-то связан с Робом Хоуком, генеральным директором «Европы» – компании, финансирующей миссию Тэ на Марсе. Юнхи ловит мой взгляд, и между нами на мгновение вспыхивает давний отголосок телепатии лучших друзей, когда мы обе одновременно осознаем этот факт. Деньги делают мир тесным. Когда я спрашиваю Фила об этом, он небрежно поясняет, что они с Робом двоюродные братья.

Фил кивает, слушая объяснения Юнхи, и его глаза загораются, когда он видит Долорес, которая шпионит за ним.

– Она прекрасна, – благоговейно произносит он, и на секунду он мне почти нравится.

Осьминоги не слишком-то социальные существа, но их природное любопытство побеждает сдержанность, которая легко преодолевается, стоит чему-то новому появиться в их поле зрения. Поэтому, когда Фил подходит к аквариуму и легонько постукивает по стеклу, Долорес разворачивается и потягивается, словно нарочно выпендривается перед ним – что вполне может быть правдой. Она становится мятно-зеленой, затем лавандовой, затем бледно-лимонной.

– Никогда не видел ничего подобного, – говорит Фил.

Я замечаю, что при этом он поворачивается ко мне, а не к Юнхи.

– Это значит, что у нее хорошее настроение, – объясняю я.

Оказывается, Фил кое-что знает об осьминогах. Очевидно, морская биология является для него чем-то вроде дополнительного хобби. В детстве у него был домашний аквариум, в котором он держал крабов-отшельников и морских ежей. Он благодарит меня за подробные заметки о Долорес.

– Они были невероятно полезны, – говорит он.

Я открываю для него крышку аквариума, и Долорес всплывает на поверхность. Я позволяю ему покормить ее, и мы наблюдаем, как серебристая рыбка из ведерка опускается в голубую воду, а динамик продолжает монотонно проигрывать музыку где-то на уровне пола. Когда я бросаю ее ежедневную головоломку в воду, она