инфаркта или чего-нибудь еще, вполне обычного для столь преклонного возраста, как у Бельгоцкой. У писательницы не осталось близких родственников, никто не приедет. В Интернете появится несколько некрологов о «невероятной утрате», «чудесной писательнице» и «уходящем поколении истинных талантов». И – он надеялся – на этом все закончится.

С Лерой сложнее. Василий Ильич не мог поначалу придумать, что же с ней делать. Растерянность нарастала с каждым глотком виски. Часа в четыре ночи он понял, что еще и злится, позволил себе сдержанно отчитать Нату за все ее поступки. Он впервые критиковал Нату. Раньше она попросту не давала поводов.

Ната наполнила стакан и попросила помощи в последний раз. Хотела, чтобы отец каким-то образом избавился от Толика, владельца бара и порностудии, замешанного в мерзкой мести.

Перегиб. Василий Ильич мог избавиться от кого угодно, связей хватало, но он был уже не в том возрасте, чтобы бросаться во все тяжкие, ничего не обдумав. Растерянность брала свое, Василий Ильич смутился, попробовал обосновать для самого себя, зачем нужно избавляться от Толика, и не нашел аргументов. Со всех сторон выходило, что главный персонаж в этой пьесе – Ната. Драматический, мать твою… У нее умер муж, обнаружилась любовница мужа, проблемы со всех сторон, но любимая и образцовая дочь настолько свихнулась, что задумала низкую месть и убийство соучастника руками родного отца.

Перегиб.

– Не нужно этого делать, – сказал тогда Василий Ильич. Лучший способ избавиться от растерянности: принять какое-либо твердое решение и не отступать от него. – Неправильно. Никто такого не заслужил.

– В девяностые ты бы вывез их в лес, сжег и закопал! – хихикнула Ната.

Даже в три часа ночи, после всей нервотрепки с полицией, после выпитой бутылки виски, Ната смотрелась безупречно. Она была из тех детей, которые берут от родителей только лучшее. От мамы внешность, от папы – ум.

– Времена изменились, – ответил Василий Ильич. – Сейчас уважают за благородство и стабильность, а не за безбашенность. Давай-ка мы проявим милосердие к Толику и уж тем более к Лере. Несмотря ни на что. Ее и так жизнь потрепала.

Ему подумалось, что это отличная идея. Милосердие и благородство – те слова, которые он всегда хотел произнести вслух.

– Она трахалась с моим мужем, – напомнила Ната, болтая пальцем в бокале. Голос у нее был такой же холодный, как кубики льда. – Я не могу простить. Что было в прошлом, там и останется. А настоящее такое вот паскудное. И я не вижу места благородству. Сколько лет мы пытались вернуть ее в семью? Я ее приглашала на все праздники с две тысячи четырнадцатого. Вика бегала за ней каждое утро, звала завтракать, вправляла мозги. И что же делает наша средняя при первом удобном случае? Соблазняет моего мужа! Сколько можно, пап?! У меня нет сил и желания ее перевоспитывать и прощать.

– Я помог тебе, а значит, за тобой должок. Мы сделаем как нужно. Можешь не прощать, я не заставляю. Лера наша родственница, что бы ни произошло. Ты знаешь, как я ценю семью.

Больше они не разговаривали, пока не прикончили вторую бутылку виски. Василий Ильич заторопился домой, потому что вставать нужно было рано и суеты ожидалось много.

– Я не буду отменять завтрашнее, – сказала на прощание Ната, когда Василий Ильич загружался на заднее сиденье автомобиля. – Ты прав, я могу ее не прощать. А ты делай что хочешь.

Он кивнул, потому что знал: Ната тоже по-своему права.

…Автомобиль выехал за город, обогнув панельные многоэтажки, нырнул под мост, помчался к Эльдорадо – району богачей, как его называли местные.

Ната отсыпалась дома. Василий Ильич был почти уверен, что лучший способ решить все вопросы – свести Нату и Леру в одной комнате и не выпускать, пока они не наговорятся. Желательно добавить к этому пару бутылок виски. Неужели две родные сестры не смогут найти компромисс? Он не верил.

В кармане завибрировал Лерин телефон. Василий Ильич посмотрел на экран. Номер городской, не сохраненный.

Размышлял несколько секунд, потом все же нажал на кнопку ответа:

– Алло? Слушаю.

– Вы не Лера, – сказал в трубке уставший мужской голос. – Дайте Леру, если я не ошибся.

Впереди показались первые дома района богачей. Василий Ильич увидел вдалеке телевизионную башню, торчащую над крышами.

– Не ошиблись, но Лера не может подойти к телефону. Считайте, я за нее. Кто вы?

В трубке шумно и хрипло вздохнули:

– Паша… Павел. Послушайте, мне нужно с ней поговорить. Она вляпалась. Очень сильно вляпалась.

* * *

Пашка выкарабкался из болезненного озноба и открыл глаза.

В голове пульсировало, язык прилип к нёбу, подташнивало. Но при этом мысли сделались ясными, почти правильными, какими-то своими, что ли. Будто многие годы Пашка не хотел впускать их в голову, перебивался случайными мыслишками-паразитами, которые размножались где-то в области лобных долей и в конце концов захватили власть.

Новые мысли освежали, и он знал, откуда они взялись.

Как же хочется жить! Столько еще не сделал, не успел в этом мире. Так зачем торопиться? Жизнь – крутая штука, и особенно хорошо это чувствуется, когда валяешься в подвале, среди коробок, укрытый старым брезентом, который воняет автомобильным маслом, и ощущаешь, как пульсирует в ранах кровь.

Пашка смутно помнил, что к нему еще раз приходила Ната. Может, это была не она, а Смерть, просто очень на нее похожая.

Смерть заставила его написать несколько сообщений и позвонить на работу, отпроситься на несколько дней по болезни. Смерть улыбалась – у нее была не такая красивая улыбка, как у Наты, – и укрыла Пашку брезентом с головой, словно труп.

– Скоро все закончится. Будь спокоен.

Озноб охватил его. Тошнило. Хотелось пить. Пашка то ворочался и стонал, то замирал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Иногда ему хотелось кричать, а иногда молчать. Часто он проваливался в дремучий осенний лес и бродил по нему, ориентируясь на местности, выискивая Леру, с которой обычно там гулял.

В лесу шел холодный дождь, еловые ветки лезли в глаза и царапали щеки. Пашка почти ничего не видел, брел, выставив перед собой руки, в мутном и вязком тумане, проклинал Смерть за то, что она забросила его сюда одного и почти мертвого.

Потом Пашка вышел вдруг на поляну и увидел валяющийся в траве ноутбук. Конечно, что еще может привидеться в горячечном бреду? Матовая чернота блестела от капель дождя. Крышка оказалась откинутой, и Пашка увидел, что на мониторе прокручивается какое-то видео. Домашнее порно, что же еще? Нарезка видео, которые он монтировал много лет. Снимал, монтировал, выкладывал