города, наверное, больше одного лье, и если снова хлынет ливень, он не успеет дойти до укрытия. Справа от дороги простиралось поле, засаженное хмелем, на углу рос высокий тополь. На всякий случай Рене встал под ним, хотя это дерево и не могло служить защитой от дождя, и прислушался. Несколько раз пискнула камышница, сбивчиво звонил колокол на сельской церкви… Вот! Снова гром. Но не такой, как при грозе – с оглушительным треском, переходящим в плавные раскаты. Это был рваный, неровный гул, то краткий, то долгий. Это были звуки канонады!

Сердце виконта стучало так же неровно. О, если бы он мог быть участником этого сражения! В огне, когда отовсюду несется смерть, раздумывать некогда. Но он всего лишь свидетель великих событий, и вместо ядер его бомбардируют мысли: там ли Буонапарте? Побеждает ли он? Станет ли эта битва новым Креси, новым Пуатье, новым Азенкуром[28], столкнувшим друг с другом непримиримых врагов? Каждый новый отголосок боя отдавался болью в его душе: это был стон умирающих французов! Если Веллингтон одержит свою первую победу над Наполеоном, в Париж вернется законная власть – позади красных мундиров, пропитанных французской кровью, на амбулансах с изувеченными гренадерами вместо триумфальной колесницы! Торжество Буонапарте положит конец недолгой свободе, торжество англичан – конец славе Франции. Всевластие диктатора или засилье иноземцев? На чьей стороне сражался бы Рене, если бы чудесный порыв ветра перенес его туда?

Несколько женщин пропалывали овощи, не обращая никакого внимания на гром, терзавший душу Шатобриана. На пустой дороге показался курьер в мундире «красной свиты» – наверное, из Алоста, от герцога Беррийского; виконт побежал ему наперерез и закричал, прося остановиться. Что случилось? Министр имеет право знать. Курьер сказал, что Наполеон разбил пруссаков в кровавом сражении и вчера вечером занял Брюссель. Сегодня битва продолжилась, союзники, похоже, разгромлены, отдан приказ об отступлении.

Буонапарте побеждает… Буонапарте побеждает! Всадник умчался, заляпав Рене жидкой грязью из-под копыт.

Недалеко от городских ворот его обогнала почтовая карета, где оказался знакомый купец из Брюсселя, с женой и детьми. Он подтвердил: да, Буонапарте уже на подходе, англичане бегут в Антверпен и Остенде. Вас подвезти? Будьте так добры.

Гент был охвачен смятением; ворота запирали, оставляя только окошечки для часовых – плохо вооруженных горожан и солдат-новобранцев. Несмотря на свой неопрятный вид, Шатобриан всё же отправился во «дворец» – там царила суматоха, упаковывали ценные вещи, готовясь вывозить королевские бриллианты в Антверпен. Неужели снова плыть в Англию? Пусть! Пусть он проведет остаток дней в изгнании, лишь бы слава Франции сияла по-прежнему ярко!

* * *

Французские колонны напоминали собой гигантские кирпичи, двигавшиеся длинной стороной вперед, каждая состояла из целой дивизии. Их было четыре, расположенных наискосок – одна чуть впереди и правее другой. Развернув знамена, французы шли через поле под барабаны, кларнеты и флейты по сто человек в ряд, в пяти шагах друг за другом, батальон за батальоном, топча ногами не вызревшие колосья.

На пути крайнего «кирпича» слева лежала ферма, занятая Королевским германским легионом. Дивизия мгновенно разбилась на батальоны, окружив имение со всех сторон; затрещали выстрелы, дом окутался серым пороховым дымом; французы лезли через забор, однако немцы, которых было вшестеро меньше, каким-то чудом умудрялись отражать их повсюду. Принц Оранский послал им на помощь линейный Люнебургский батальон, но из оврага, как из-под земли, вдруг выскочили кирасиры. В несколько минут батальон был изрублен, конница понеслась дальше – к гряде холмов, по склонам которых рассыпались кучками застрельщики.

Три остальные колонны неумолимо надвигались; стрелки отступали, карабкаясь вверх по склону; первые ряды французов достигли подножия холма. «Встать! – крикнул зычный голос по-голландски. – Пли!» Над гребнем, как по волшебству, возникли черные кивера с зелеными султанами, из-под которых грянули выстрелы. Первый ряд французов рухнул как подкошенный, второй выщербился, однако ответный залп проделал пробоину в рядах голландского ополчения, заделать которую было нечем. Синие мундиры хлынули в прогал между зелеными и красно-белыми, смяли их, погнали перед собой. «Встать! – раздался окрик по-английски. – Пли!»

Французы тщетно пытались восстановить строй под пулями, летевшими со всех сторон; принц Оранский приказывал своим людям идти в контратаку, а земля уже дрожала под копытами серых в яблоках коней Королевского шотландского полка. Со склона холма сошла красно-серая лавина; бригада генерала Понсонби рубила пехоту, могучий сержант победно потрясал трехцветным знаменем с императорским орлом; бригада генерала Сомерсета обрушилась на кирасиров, стук сабель о латы напоминал веселый звон молотков в кузнице. Командиры тщетно пытались сдержать конников, опьяненных удачей, которые беспорядочно неслись прямо на строящиеся каре перед главной французской батареей.

– Вперед, на пушки! – кричал полковник Гамильтон.

Злая картечь проредила ряды, но не остановила порыв. Строй смешался, восстановить порядок было невозможно. Французских латников, стремительно приближавшихся от «Бель-Альянс», англичане заметили слишком поздно, а сбоку неожиданно вынеслись польские лансьеры. Усатый здоровяк выбил из рук Понсонби саблю и объявил его своим пленником; несколько «серых» бросились на помощь своему командиру, тогда поляк быстро убил генерала и заколол еще трех человек своей пикой. Остатки кавалерийской бригады отчаянно погоняли запаленных лошадей, уносясь обратно к холму; кирасиры и лансьеры преследовали их по пятам, пока со склонов не скатились эскадроны бельгийских гусар и драгун, остановившие атаку.

Лорд Фицрой Сомерсет не отрывал от глаза подзорную трубу, выискивая в свалке своего старшего брата. С Роберта сбило шляпу, но он оставался в седле, продолжая выкрикивать приказы, когда «серые» поскакали назад; пушки теперь стреляли ядрами. Секунду назад Роберт был еще там – и вдруг исчез! Что произошло? Под ним убило лошадь? Сам того не замечая, Фицрой всё дальше отъезжал от командного пункта. Стекло запотело; он протирал его платком, когда чудовищной силы удар в правое плечо выбил его из седла.

Очнувшись, он увидел над собой лицо де Ланси и тотчас почувствовал острую боль.

– Дружище, руку придется отнять, – быстро проговорил Уильям, услышав его стон. – Вот, выпейте.

Одной рукой он приподнял Фицрою голову, а другой поднес к его губам флягу. Пойло было крепкое, голова закружилась еще больше.

– Держите его, – приказал хирург; его помощник сунул в зубы Фицрою деревяшку.

Плечо ожгло, точно огнем; рывки затупившейся пилы отдавались зубной болью; Сомерсет отвернул голову в сторону, изогнувшись дугой, на его лбу вздулась вилочка синих вен.

– Рука! Где моя рука?

Он