пахнет наш нынешний мир, где воцарилась Милость Господня. Не чувствуешь? Так я тебе объясню: он пахнет смертью и тленом. Сам Бог – или то, что мы подразумеваем под ним – заканчивается, пребывает в агонии. Он может существовать, лишь пока питает его живая вера, а вера наша давно распалась на верования и суеверия. Она выдохлась, она превратилась в формализованный бездушный обряд. И возможно, то, что происходит сейчас, – это Его последняя отчаянная попытка договориться с людьми: осыпать их благами, чтобы возродить веру в себя – так цветы привлекают нектаром пчел, которые взамен переносят пыльцу. Он, по-видимому, полагал, что если наделить силой молитву, если у всех будет все, то сам собой прорастет Сад земных наслаждений, закончится эпоха распрей – не из-за чего будет конфликтовать. И разумеется, Он ошибся. Человеку не нужно все – ему нужно больше, чем у других. Он не хочет просто жить хорошо, он хочет жить лучше, чем все остальные. Он даже согласен, чтобы ему было плохо, но чтобы еще хуже было тем, кто его окружает. Молитва ненависти оказалась сильней молитвы любви. Таков человек и таким его создал Он сам.

Хорь поднимает ладонь, видя, что Иван собирается его перебить:

– Нет, подожди, помолчи, лучше подумай. Мы не теологи, не специалисты по трансцендентным инверсиям, но разве трудно сообразить: если Бог есть полное и предельное бытие, то как может существовать нечто, отдельное от него? То, что мы называем дьяволом, есть его вывернутая изнанка, темная его сторона. Бог и дьявол бытийствуют неразделимо. И потому в нашем мире добро неожиданно оборачивается злом, а внутри зла иногда можно разглядеть зерна добра. И если бессилен «бог», то пусть нам поможет «дьявол», тот же Бог, но уже с темным ликом, разницы между ними нет.

Он переводит дыхание и смотрит так, словно внезапно ослеп. Или словно узрел видение, недоступное взору обычных людей.

– Ну что ты молчишь?.. Эй!.. Ты меня слышишь?

Он ждет.

– Я думаю, – отвечает Иван.

Остаток дня утопает в янтарном свете, которого, как Иван понимает, не видит никто, кроме него. Он безвылазно сидит у себя в комнате, на втором этаже, листает номера древних журналов, хранимых Дарьей Ануфриевной для растопки, ничего из прочитанного не воспринимает, смотрит в окна на яблони – они будто из червонного золота, валяется на постели, руки под головой, взгляд в потолок: сон – не сон, дрема – не дрема, ни одной мысли, муха, увязающая в смоле, включает и выключает радио, где прокручивают один и тот же блок новостей.

Настоящие новости ему доставляет та же неутомимая Дарья Ануфриевна: город пуст, все попрятались по домам, на улицах только эти, чертяки, прогуливаются, как хозяева, зыркают по сторонам. Магазины закрыты, любые мероприятия запрещены. Немного народа скопилось лишь перед зданием мэрии: идет запись в территориальное ополчение, мэр обещал каждому добровольцу солидное денежное вознаграждение. Сам мэр, кстати, забился в свой особняк, возле которого непрерывно дежурит полиция.

Ночь приносит с собой кладбищенскую тишину, все вымирает, горят фонари, отбрасывая на пыль лохматые тени, нигде ни звука, ни шороха, редко-редко проползает полицейская машина с мигалкой. Однако наутро, уже к десяти часам, начинают циркулировать противоречивые слухи: якобы Дети Ясеня закрепились на другой стороне Малечи, ждут атаки чертяк, берега перекопаны… Нет, Дети уже переправились на эту сторону, чертяки в панике отступают, погиб капитан из штаба духовников, среди добровольцев множество жертв… Нет, чертяки держат крепкую оборону, все атаки отбиты, захвачен мост… Нет, с колокольни собора видно, что сражение пока идет вдоль реки… Нет, ни хрена оттуда не видно, весь обзор застилает фиолетовый дым…

К вечеру слухи все же обретают определенность. Никаких сомнений ни у кого больше нет: Дети Ясеня разгромлены, начисто, в беспорядке бегут, не помогли им ни колдовство, ни проклятия, ни зверь Йернод, ни железнолицый Вий, ни волки-оборотни, собранные в окрестных лесах. Бафомет развеял это все как мираж. Сама ведьма, которую называют Сестрой, захвачена в плен, ее везут в город, чтобы передать в руки властей. Неясно, что из этого правда, что домыслы. Отгородиться бы от всего: закрыть глаза, заткнуть уши, не видеть, не слышать, не знать – пусть мир провалится в тартарары… У Ивана голова – словно из ваты. Несколько раз через силу, взяв себя в руки, он пытается дозвониться до мэрии. Трубку в приемной у Хоря никто не берет, гудки равномерно проваливаются как в пропасть, которая не имеет дна. Можно было бы, конечно, дойти до муниципалитета, но он убежден, что даже если Хорь там, то все равно ничего не скажет… Наконец, уже поздно ночью, неутомимая Дарья Ануфриевна, вернувшаяся от соседей, шепотом сообщает ему, что пленную ведьму действительно привезли, в серебряных кандалах, ручных и ножных, поместили в тюрьму, отец Феогност лично опрыскал всю камеру святой водой. Охраняют ее сразу десять чертяк, не подступиться, говорят, что завтра сожгут на костре, пепел высыпят в реку, чтобы уже не могла возродиться.

– Как сожгут? – Ивана начинает бить дрожь.

– Ну… так говорят… – Дарья Ануфриевна сама в растерянности.

Ночью более ничего выяснить не удается, но утром, солнце еще только-только взошло, Иван, преодолевая оцепенение полусна, поднимается по ступенькам муниципалитета. Чертяки-охранники в этот раз пропуск не спрашивают, глядят сквозь него.

Запомнили, что ли?

Или Бафомет так распорядился насчет него?

Впрочем, неважно. Внутри муниципалитета сегодня необычная суета: двери всех кабинетов распахнуты, оттуда доносятся оклики, перебранка, треск механических клавиатур, по коридорам снуют озабоченные чиновники – каждый либо с папкой в руках, либо с какими-то на ходу читаемыми бумагами. Хорь тоже при деле, начальственным канцелярским голосом говорит в телефонную трубку:

– Все-таки не понимаю, Ваше Высокопреподобие, чего вы от меня хотите? – Интонация у него – скрипучий, как из пересохшего дерева, официоз. – Нет, я в это вмешиваться не буду. Решайте сами. Прошу прощения. Это вопросы Церкви, а не светских властей.

Трубка со звоном обрушивается на аппарат.

Хорь оборачивается к Ивану:

– Серьезная проблема у нашего архиепископа. Задумал он, видишь ли, торжественное богослужение провести. Так сказать, в честь нашей победы. Общегородской, так сказать, молебен. А то получается, что Церковь от всего этого в стороне. И вот ведь затык: а вдруг на молебен явится Бафомет. Представляешь? – Он хмыкает. – Верующие не поймут. – Театрально прижимает ладони к вискам. – Боже мой, еще этих всех заморочек мне не хватало… – И уже другим тоном, нетерпеливым: – Тебе чего? Тоже какие-нибудь проблемы? Сразу предупреждаю: свидание с ведьмой не разрешу. За мной сейчас и так смотрят со всех сторон.

– Что там за слухи насчет костра?