город обваливается гроза. Где-то около трех часов грохочет так, как будто разгружают металлические болванки. Иван аж подскакивает в постели. А через мгновение ослепительная белизна заливает все небо, превращая сад за окном в фотографический негатив: черные скелеты деревьев, черные листья, черная, словно кладбищенская, ограда из обугленных плашек. Впрочем, молния тут же гаснет, оставляя перед глазами расплывчатые очертания. Иван в беспамятстве трясет головой. Вспыхивает еще одна молния, потом – в ветвистом великолепии – сразу пять или шесть. Со второго этажа ясно видно, как они изломанным щепастым огнем врезаются в землю. Город сотрясается от ударов. Наверное, трескается асфальт. Причем ни капли дождя. Пылающая преисподняя. По идее, так должно выглядеть место, где решаются судьбы мира.

Хотя, может быть, здесь они и решаются. Наутро, когда он, не выспавшийся, смурной, протирая глаза, спускается кое-как на кухню, Дарья Ануфриевна, уже вернувшаяся из магазина, испуганным голосом сообщает, что ночью окна в мэрии, рассказывают, горели бледным огнем и доносились оттуда дикие взвизгивания. А сегодня город заполонен какими-то чертяками смуглыми, патрулируют, значит, по улицам, все они в черном, в черных очках, один очки снял, на меня зыркнул, я обмерла: в глазах – ночь, как в могилу заглядываешь.

С таким чертякой Иван сталкивается уже минут через пять. Вдруг со двора раздается крик той же Дарьи Ануфриевны:

– Ты что делаешь, антихрист безродный?!.

И в самом деле, стоит чертяка – в черном комбинезоне, в черных круглых очках, волосы коротко стриженные, держит в руке выдернутый из земли саженец ясеня – Дарья Ануфриевна его заботливо укоренила дня три назад.

– Чего своевольничаешь? Тебе кто разрешил?

Чертяка, не говоря ни слова, легко толкает ее, и Дарья Ануфриевна, споткнувшись, садится в клумбу.

Иван уже рядом, он в бешенстве.

Сказывается полубессонная ночь.

– Пошел прочь отсюда!.. Полицию вызову!..

Чертяка поворачивается к нему и одновременно двигает вперед правой рукой. То есть это уже потом Иван в памяти восстанавливает, что двигает, глаза это видят, но сознание за ними не успевает: каменный кулак прошибает его в под дых, он, екнув, пискнув, даже не вскрикнув, валится, скорчась на землю. Боль железными пальцами скручивает и рвет внутренности. Он даже ненадолго теряет сознание, поскольку, открывая глаза, видит склоненное к нему лицо Дарьи Ануфриевны:

– Ты что?.. Что?.. Ну очнись!.. Ты меня слышишь?..

Он кое-как поднимается, держась за живот, судорожно вздыхает, воздух просачивается в гортань целебной успокаивающей прохладой. Чувствует, что хозяйка поддерживает под локоть:

– Ну, слава богу, живой…

Боль стихает, но бешенство, напротив, усиливается. Как это кулаком в живот? Его, советника по особым вопросам при Президентском Наместнике?

Ивана захлестывают эмоции.

Сейчас разберемся.

Он лишь краешком уха, не сразу слышит вдогонку голос Дарьи Ануфриевны:

– Куда?.. Тебе надо бы полежать!..

И также не сразу, а прошагав уже две-три улицы, замечает, что воздух в городе сегодня какого-то желтоватого цвета, вроде утро, а как от натриевых фонарей: лучи солнца растворяются в нем, становясь невидимыми. Что за инверсия? Он вспоминает про муху, вляпавшуюся в смолу. Однако он ведь не муха, он еще движется, он живой. Да хрен с ней, с инверсией! Гораздо больше его настораживают чертяки, патрулирующие буквально каждую улицу. Чем ближе к центру, тем их становится больше, похожие друг на друга, как клоны, как генетические близнецы, этакие тонтон-макуты, вышагивают как в строю, вроде бы ни на что не обращая внимания. Хотя нет, вот явно вытащенный из постели взъерошенный хмырь, в мятой футболке, в семейных, до колена трусах, под наблюдением двух чертяк счищает скребком со стены рисунок ясеневого листа.

Вот, значит, как.

Да, значит, так.

Видимо, специальное подразделение, прибывшее ночным поездом из Москвы. То есть Хорь не обманывал, он точно знал, что помощь придет.

Ладно, пусть Хорь с ними и разбирается.

Перед входом в мэрию тоже двое чертяк – по стойке смирно, по обеим сторонам от дверей, левый, завидя Ивана, делает шаг вперед, преграждая дорогу:

– Пропуск!

Какой пропуск? Сроду тут никаких пропусков не спрашивали.

Иван опять закипает:

– Я – советник господина Наместника по особым вопросам…

Чертяке на это чихать:

– Предъявите ваш пропуск.

Голос каркающий, морда каменная. Иван чувствует, что получит сейчас еще один апперкот в солнечное сплетение. Поэтому, наверное, вспоминает, что пропуск-то у него имеется: еще когда его выписали, а он и забыл. Нащупывает в нагрудном карманчике удостоверение – малиновые корочки с тиснением: «Администрация города».

– Проходите!

К счастью, внутри самого здания чертяк нет. Зато в кабинете у Хоря, куда он без стука врывается, присутствует некто, вальяжно, как бы на равных с хозяином, раскинувшийся в гостевом мягком кресле. И тоже весь в черном: джинсы, бадлон, кожаный тонкий пиджак с замысловатым значком на лацкане – не обычный чертяка, но явно из того же набора. Странное треугольное, расширяющееся кверху лицо рассечено овалами глаз. Кудрявая жиденькая бородка.

Есть в его облике что-то козлиное.

Оборачивается к Ивану:

– А, господин советник… Приношу извинения за инцидент с одним из моих сотрудников. Знаю, знаю, вот только что доложили. Но согласитесь, в какой-то мере здесь есть и ваша вина: надо было представиться…

Он вроде бы собирается продолжать, растягивает толстые губы в улыбке, но тут раздается требовательный телефонный звонок, и Хорь, взяв трубку, послушав, прикрывает рукой микрофон:

– Архиепископ Феогност… Спрашивает, можно ли ему совершать в храме обычные богослужения?

Посетитель благосклонно кивает:

– Отчего же нельзя? Пусть совершает, мы и раньше с Церковью плодотворно сотрудничали. Тем более – в нынешней ситуации… – И, не дожидаясь, пока Хорь водрузит трубку на место: – Значит, договорились. Выступаем завтра, с утра. Запись добровольцев, надеюсь, таковые найдутся, здесь же, в вестибюле муниципалитета. И еще: мне понадобятся грузовики, лучше фургоны, в крайнем случае – микроавтобусы…

Хорь торопливо черкает листочек перекидного календаря:

– Все сделаем… Организуем… И добровольцы будут, не сомневайтесь…

И Иван, на полушаге замерший у дверей, вдруг понимает, что разговор между ними идет далеко не на равных.

Хозяин в этом кабинете вовсе не Хорь.

И он еще кое-что понимает.

Его точно прошибает беззвучной молнией.

Дождавшись, пока за посетителем закроется дверь, спрашивает, глотая ртом воздух:

– Это что – он?

Хорь со значением поднимает брови:

– Его зовут Бафомет. Одна из ипостасей… воплощений… персонификаций…

Он никак не может подобрать нужное слово.

Иван задыхается:

– Но почему? Почему?

– Да потому, что если придет эта наша доморощенная Жанна д’Арк, то всех распнет – на столбах, на стенах, гвоздями прибьет – слышал, как она расправляется с теми, кого считает врагами? – Хорь иронически кривит жесткий рот. – И вообще, что тебя тут шокирует? Боишься запаха серы? А ты принюхайся, чем