Тень поднялась во весь рост и с силой опустила топор.

Звук дробящего кости металла пронизал меня даже сквозь заткнутые уши. Этот хруст мне никогда не забыть. Я хрипло закричал, а тень выпрямилась, и над тяжелой железной башкой, как клыки, протянулись полоски крови. Раздался еще один короткий удар, потом крик Мишеля, который я буду помнить до последнего вздоха.

Кто-то тронул меня за плечо. Я заорал и отшатнулся.

– Да я это, я…

Рядом стоял Мишель. Должно быть, я на какое-то время потерял сознание. Он схватил меня за руку и потащил к палатке. Я не хотел входить внутрь, но он сказал, что Фарида там нет.

– А где он?

– Где-то там, в пещере. Пошли.

Внутри стенки палатки были забрызганы кровью, кровь капала с маски Мишеля. На коремате виднелись глубокие борозды. Большим и указательным пальцем Мишель держал маленький зеленоватый прямоугольник, похожий на печатную плату с дыркой посредине.

– Чтобы до него добраться, пришлось отрубить ногу. Слава богу, Фарид был мертв, хоть не мучился.

Я не отреагировал ни на то, что увидел, ни на то, что услышал. Он взял мою руку и указал на браслет цепи:

– А тут должен быть второй. Указания в письме не врали. Если бы я тогда ушел, моя голова…

Он постучал пальцами по маске:

– Это что-то вроде электронного чипа, он был прикручен маленьким болтом, который проходил в дырку на карточке и крепился в стальном браслете цепи. Твоя рука не дает его вытащить, но, освободив браслет, я его легко достану.

Я вцепился ногтями в коремат. Десять ногтей, десять пальцев… Передо мной на полном огне стояла кастрюля. Донышко у нее уже светилось красноватым светом, пламя гудело. Кухонная утварь, в которой мы сварили мою собаку и согрели столько воды, теперь послужит прижигателем. Конечно, если мне не прижечь артерии и вены и не запечь мясо, я изойду кровью, как прирезанная свинья. Мишель крепко взял меня за руку:

– Думаю, Жо, я над тобой хорошо поработаю. Все будет чисто.

Он так себя подбадривал, словно руку собираются отрубить ему. Он разложил вокруг себя иглу и много нейлоновых ниток, стояли два стакана с водой. Лезвие топора было в крови. У меня в голове все еще звучал треск перерубаемых костей.

– Пить, дай мне попить.

Он протянул мне стакан с теплой водой. Половину я разлил на себя. Я уже ничего не мог удержать в руках. Он взял кастрюлю за ручку рукавом куртки и слегка взболтал ее содержимое.

– Эх, было бы хоть чуток водки, ты бы принял на грудь… Да и я тоже. С алкоголем все намного легче.

Он опустил в кастрюлю кусочек нейлона, и тот сразу растаял.

– Хорошо нагрелась. Пора начинать. Чем ближе к делу, тем больше я боюсь причинить тебе боль. Проклятье! Что на меня нашло?

Теперь я лежал на земле, а Мишель осторожно обматывал мне руку рубашкой Фарида, в которую насыпал кусочков льда.

– Холод столько времени портил нам жизнь, пусть теперь послужит на пользу. Надо замедлить циркуляцию крови, и ты перестанешь чувствовать руку, как под анестезией. Сделаем тебе анестезию.

Я посмотрел на смертоносный силуэт топора и выдохнул:

– А если у тебя не получится вытащить меня на поверхность? Если я буду без сознания и…

– Получится. Помнишь, что говорил Фарид? Наш палач в одиночку спустил сюда всех, кроме меня, но тогда я был гораздо тяжелее. А у тебя вес пера. Я подниму тебя с легкостью.

– Ты не можешь быть уверен до конца.

– В худшем случае я тебя оставлю, а потом приду за тобой. Сейчас самое главное – добраться до датчика.

Из последних сил я вцепился ему в воротник:

– А если ты за мной не придешь? Возьмешь и исчезнешь, не вызвав помощь?

– Зачем это мне? Ты – муж женщины, которую я хотел спасти. Я должен дать ей костный мозг, не забывай об этом.

Мы долго друг на друга глядели, словно оценивая.

– У нас нет другого выбора, Жонатан. Сейчас настал момент, когда ты мне должен полностью довериться.

Довериться ему… У меня в сознании все связалось. Я представил себя одноруким, изуродованным ампутацией. Себя, альпиниста, который взошел на Эверест.

– Но без руки я не смогу написать ни строчки, я и десяти метров не поднимусь по скале, чтобы показать молодым… Для меня все кончится. Вся жизнь… Я не хочу уродовать свое тело. Оно священно, понимаешь?

Он глубоко вздохнул:

– Ты волен по-прежнему разлучать меня с Эмили. И волен подписать приговор своей жене. Оставить ее умирать в одиночестве и неведении. А о дочери ты подумал? Ведь только ты можешь вернуть нам свободу, нам всем. Что ты выбираешь?

Я с трудом, словно издалека, ощущал свою руку, шевелил пальцами, которые уже заледенели. Но эти пальцы принадлежали мне, они боролись за существование, втаскивали меня так далеко, так высоко по вертикали этого мира… Я не хотел их потерять, я отказывался уродовать свое тело, которое столько мне дало…

Но я прошептал:

– Давай… давай, Мишель. Руби, но перед тем…

С острым камнем в руке я подошел к своему календарю и с трудом провел на коремате последнюю полосу:

– Восемь дней. Мы продержались в этом аду восемь дней. Я хочу, чтобы этот коремат остался здесь как свидетель наших мучений.

Я в последний раз посмотрел наверх, на снимок, где мы все трое, отцепил его и положил на коремат рядом с зарубками. Потом снова улегся. Мишель принялся раздирать на полосы куртку Фарида:

– Это пойдет на перевязку. И еще…

Он топором отрубил подметки от ботинок Фарида, стоявших в углу, и протянул мне кусок каучука:

– Это тебе. В нужный момент прикуси ее зубами изо всех сил.

– Ага… Прикусить зубами. Так ведь делали в Средние века, Мишель?.. И выживали. Нет причины.

Он покачал головой:

– Теперь надо подождать. Когда ты не сможешь больше шевелить пальцами, тогда приступим.

Он уселся передо мной по-турецки, опустив топор между ногами. Перчатки он снял, и пальцы у него дрожали. В свете горелки маска отсвечивала то оранжевым, то красным – ну дьявол, ни дать ни взять. Я так стиснул зубы, что свело челюсти. Ногти впились в каучуковые удила, и я закрыл глаза. Руку, всего лишь руку… Жалкий кусок тела за жизнь моей жены. Кое-то пожертвовал бы почкой или роговицей за пачку денег…

Как я ни старался, большой палец сгибаться перестал. Мишель опустился на колени и подержал топор над огнем. Я дрожал всем телом.

– Пора…

Плечи дернулись, когда Мишель уложил мою руку на плоский камень, который он откуда-то притащил.

– Руби здесь, ладно? Точно между браслетом и кистью. Но не дальше, не дальше, прошу тебя.