– Ты видишь то же, что и я?

– Похоже на тело. На скрюченное тело. Но Фарид говорил…

Меня затошнило. Мишель встряхнул баллон с пропаном:

– Газ действительно на исходе. Надо заканчивать работу, а потом… а потом, Жо, я…

Я отступил на два шага, размахнулся цепью и ударил изо всех сил. Цепь как молния пронеслась, едва не задев Мишеля, и врезалась в лед. Человек в железной маске вскрикнул и отскочил. А я все молотил и молотил. Меня захлестывало волнами какого-то нехорошего возбуждения, и это придавало силы усталым мускулам, заставляло работать за пределами возможного. Я чувствовал, что за время нашего подземного заточения прошел все ступени лестницы, ведущей к ужасу всех ужасов. И каждая ступень приближала меня к вершине черной башни, где вечно кружатся вихри и где кричат в этих вихрях души, не находя покоя. И эта проклятая башня гораздо опаснее Эвереста, наверху меня ждет место, где невозможно умереть спокойно.

Сантиметр сдавался за сантиметром. Пять, десять… Мишель куда-то ушел и вернулся с едой. Мы зажгли горелку, согрели воду и еду и принялись есть руками здесь же, рядом с ледником. Я одолевал свою тарелку в несколько приемов, то и дело останавливаясь, когда к этому вынуждал выброс молочной кислоты. Потом снова принимался за еду, и минут через пять все начиналось сначала. Мы не разговаривали, только крякали от усилия, стиснутые пропотевшей одеждой. Меня несколько раз вырвало. Организм уже ничего не принимал, – видно, всему пришел конец. Мы были почти у цели, осталось сантиметров тридцать. Мне очень хотелось посмотреть, что же там, – ждать стало невмоготу. Мы снова зажгли свет и терли рукавицами стенку. Растрескавшийся слой отвалился, и под ним оказался зеркально-гладкий лед. За ним виднелась босая нога. Виднелась совершенно четко, на этот раз преломление света не мешало и не искажало форму. Я оттолкнул Мишеля. Сжав перчатку, как губку, я тер и тер, постепенно продвигаясь направо. Ноги… икры прижаты к тонким белым бедрам, слишком тонким, чтобы принадлежать мужчине. Мой желудок снова скрутило узлом. Больше не могу, больше не выдержу… А сам все тер и тер ледяную стену. Мишель отступил в сторону. Я понял, что он знает. Знает, как и я…

Я же отказывался верить, не желал, и все тут. Слезы жгли мне веки, а я смотрел на белокурые волосы на голых плечах и выглаживал лед выше, ближе к мраморному лицу, ожидавшему только меня, и больше никого.

Вдруг в луче света сверкнули две аметистовые искры. Лицо было повернуто ко мне побелевшими губами. Ноги у меня подкосились, ногти впились в лед и скрежетали, процарапываясь к ней.

Широко открытыми глазами, во всей белизне своего прекрасного тела, на меня смотрела моя дочь Клэр.

Она мне улыбалась.

Острый приступ бреда: внезапное и мощное проявление бредового состояния. Различают краткие психотические приступы, возникающие без видимых причин, и приступы, обусловленные какими-либо внешними факторами. Интенсивность симптомов, их большая или меньшая внезапность при отсутствии предвестников именуется в классической медицинской литературе термином «гром среди ясного неба». Такое состояние называют приступом, поскольку, как правило, оно длится несколько недель, а затем, уже в ослабленном виде, может проявляться в течение полугода.

Доктор Патрик Пармантье, психиатр. Выступление перед экспертной комиссией в ходе судебного процесса над обвиняемым в убийстве

Я подполз к Мишелю и схватил его за щиколотки:

– Убей меня, прошу тебя. Стукни меня камнем. Сжалься!

Я просил его, умолял. Он даже не пошевелился, только хрипло дышал, как зверь, уставившись тяжелым взглядом на тело Клэр. Все вокруг словно застыло. Я расстегнул рубашку и подставил холоду вспотевшую грудь. Тьма и Истина уже вылизывали ее своими большими языками. Пусть они меня проглотят, настало мое время уйти. Мне на этой земле больше делать нечего.

Мишель наклонился, застегнул на мне рубашку и накрыл своей курткой. У меня уже не было сил оттолкнуть его руку.

– Тебе еще рано уходить. Надо дело доделать, расчистить до конца.

Единственной нитью, соединявшей меня с жизнью, было желание знать. Мне надо было знать, страдала ли она, измывался ли он над ее телом, как сейчас глумится над моей душой. Мишель уже снова принялся долбить лед. А я не мог встать: все кружилось перед глазами. Мой палач очистил наши жизни от шелухи. Он сумел разыскать грабителя, он все знал про Клэр, про Франсуазу, про Мишеля. Он проник в компьютер моей дочери, знал ее манеру строить фразы, изучил все ее характерные словечки. «Il mio eroe». Мой герой…

Я лежал, зажав кулаками рот, смотрел, как Мишель медленно подбирается к телу моей девочки, и плакал, не сдерживая себя. Я был готов биться до конца, не сгинуть в утробе «Истины», чтобы быть с Франсуазой до последнего вздоха. Но она тоже не вынесет всех этих ударов. Отчаяние довершит то, чего не сделала болезнь.

Мишель сколол весь лед, и тело моего ребенка теперь хорошо было видно. Оно покоилось в ледяной нише. Моя Клэр лежала, как Спящая красавица. Мишель отдыхал, согнувшись пополам. Я медленно поднялся, но сам идти не мог, и он меня поднял и потащил. Я вцепился ему в плечо, и мы медленно пошли по ледяной крошке. Лед хрустел у нас под ногами, а мои глаза не отрывались от губ моей девочки. Я пристально следил за ними, я знал, что они вот-вот зашевелятся. Но ничего не произошло. Осторожно, дрожащими пальцами я прикоснулся к ее лицу, погладил холодные щеки. Теперь, когда она была так близко от меня, я вдруг почувствовал, что что-то тут не так. Глаза мне застилали слезы, и все же… Во взгляде слишком голубых для трупа глаз было что-то синтетическое, неестественное. Наклонившись над нишей, я пытался найти татуировку, которую она сделала на левом плече с месяц назад. Колибри: скорость, красота и свобода.

И я ее не нашел. Может, не с той стороны смотрел? Да нет, на другом плече тоже никакой татуировки. Я отпрянул, поскользнулся на льду и упал.

– Но это… это не моя дочь, это…

Сердце выпрыгивало из груди, когда я поднялся, поднес палец к ее глазу и слегка надавил. Послышался чмокающий звук, я нахмурился и надавил сильнее. Глазное яблоко выскочило, перевернулось в воздухе и стукнулось о землю возле моих ног. На пустую глазницу мягко опустилось веко. Ни крови, ни зрительных нервов, ни мускулов…

Губы мои сами собой забормотали:

– Да это же… Господи, это же…

Я ощупал щеки, лоб – пальцы потонули как в масле. Приподнял руку – дряблую и слишком легкую. Сжал кисть – она оказалась без костей. Из горла у меня вырвался хриплый крик, я упал на колени, протянув руки к ледяной витрине, и расхохотался, не в состоянии остановиться. От смеха у меня разболелся живот, свело все внутренности… Я с трудом выговорил:

– Это… это не моя… не моя дочь… это же… муляж!

Подошедшего Мишеля я схватил за штаны:

– Но значит… значит, она жива! Жива, слышишь?

Он отпихнул меня и принялся изо всех сил мять манекен: