А кто полюбит меня? В данный момент я не могу здраво оценивать обстановку. Ясно одно: я какая-то не такая, какой должна быть. Я просто хочу побыть в одиночестве, но это никого не интересует. Что со мной происходит? С недавнего времени мне постоянно кажется, что я действую по инерции, не отдавая себе отчет, и поступаю не так, как надо. Что за идиотизм, у меня далее нет времени обо всем хорошенько подумать, так как всем от меня что-то нужно. Сказать по правде, у меня нет ни малейшего желания вести новое ток-шоу, да еще и в прямом эфире в субботний вечер. Больно мне надо, чтобы вся семья собиралась у телевизора в 20:15 после вечернего выпуска новостей и следующего за ним гимна и наблюдала, как Каролин Шатц с огромными титьками грохается на пол, запутавшись в проводах, и потом говорит: «Ха, ха, ха», хотя вообще-то она хотела представиться, но забыла это сделать из-за волнения. Я не хочу сидеть в студии с этими странными людишками, которые намерены уличить своих партнеров во лжи, мало ли что они подозревают измену. О, боже мой, сначала ведь еще пробное шоу надо снять!

Что я, например, буду делать, если пятидесятидвухлетний Родерик, всю жизнь отработавший на железной дороге, после тридцати лет безоблачной совместной жизни с Луизой, сорока восьми лет, решит проверить ее любовь? Вполне может оказаться, что Луиза испытывает оргазм, только сжимая в руках кухонные полотенца. И как тогда быть нашей «приманке»? А чем лучше какая-нибудь Мария, тридцати четырех лет, которая уже два года живет гражданским браком с Мельхиором, и, говорят, еще поддерживает интимную связь с соседкой Фридой, но эта история кажется весьма маловероятной. В итоге выяснится, что обе женщины — бисексуалки и ведут такую активную половую жизнь, что им мог бы позавидовать любой мужчина. Я уже вижу, как сижу в студии вместе с околпаченным мужем, пот льется с меня градом, и мне так жаль этого человека, что я готова вместе с ним провалиться сквозь землю. Короче говоря, я очень боюсь.

Я ухожу в себя. Где бы я хотела сейчас оказаться? В детстве моя фантазия уносила меня далеко-далеко, в самые чудесные уголки земного шара. К примеру, меня всегда восхищал Гельголанд. Интересно получается, Роланд вырос именно в Гельголанде. А я всю жизнь думала, что в Гельголанде самое безопасное место — это скала Большая Анна. Она отделилась от суши, и теперь ее со всех сторон омывает море. В ее расселинах живут птички. Мне бы так хотелось быть среди них, чувствовать себя в полной безопасности! Скала служит форпостом и напоминает заботливую мать, которая всегда защитит свое дитя. Правда, от нее порой откалываются куски. Но ведь матери со временем тоже стареют. В любом случае, там никому не будет одиноко. Птенцы громко кричат, но они знают, что, даже если мама улетела, она обязательно вернется. Она никогда не оставит их в беде. Как я хочу быть маленькой птичкой. Но если я кому-нибудь скажу: «Я так хочу быть птичкой», — меня примут за ненормальную. Поэтому я лучше не буду об этом думать. Так как сейчас нельзя просто взять и переместиться в Гельголанд, я решаю отключить свой мозг, тогда в голову не будут приходить всякие бредовые мысли. Вот было бы здорово!

— Каролин, пошли, ведь нужно время, чтобы доехать, не хотелось бы опаздывать, — говорит, смеясь, рыжеволосая Зора. Ее арбузы подскакивают вверх-вниз. Наверное, она никогда не ходит в бассейн, иначе ей бы спасения не было от пенсионеров, которые обращались бы к ней с просьбой одолжить им медицинские мячики для аквааэробики. Поскольку я решила приостановить всякие мыслительные операции, я просто встаю и иду вслед за Дафной и Ребеккой.

Чуть раньше четырех мы уже на месте. На столике лежат брошюры, которые предупреждают пациентов о возможных осложнениях при замене греческого носа на римско-католический или наоборот. Я беру один из проспектов и начинаю его листать. Дафна и Ребекка говорят о том, что ничто так не соблазняет мужчину, как большие сиськи.

— Женщины, у которых грудь меньше 9 °C, — это не женщины. Они делают вид, будто им это не нужно, но они просто завидуют. Я снова и снова в этом убеждаюсь! — Ребекка кивает и оправляет свою узкую футболочку. Как бы она не разошлась по швам.

Я не хочу увеличивать себе грудь, даже если за это заплатит «Строуберри». Ведь потом останутся шрамы. А если из-за ошибки доктора левая грудь будет больше правой или правая ниже левой? В итоге левая получится размером с ручной гранатомет, а правая — с лесной орех.

— Да, — скажет мне доктор, — такое иногда случается. Вы, конечно, можете подать против меня иск в суд, но в этом случае шанс выиграть дело равен нулю. У меня слишком влиятельные друзья!

Больничная касса даже не возьмет на себя расходы за бюстгальтер нестандартных размеров, потому что на мою грудь в простом магазине ничего не найдешь. Но я, конечно, могу пойти на вечерние курсы кройки и шитья, там я научусь шить себе бюстгальтеры самостоятельно. Мне не хватает Роланда. Я хочу в Гельголанд. Я еще никогда не была там. Хочу уехать из Берлина. Роланд должен взять отпуск и поехать со мной в Гельголавд. И немедленно.

Но сейчас нам следует пройти в кабинет врача. У его помощницы, которая назначает время приема, сделан лифтинг, где только можно и нельзя, наверное, и на пятках тоже. Из-за силиконовых губ ей нелегко открывать рот. Соломинке и той будет тесно. Когда я ходила к врачу с Рихардом, там была практически такая же приемная. Пластический хирург (я, к счастью, снова забыла его имя) долго не церемонится.

— Снимите блузку и бюстгальтер, — говорит он приветливо, — тогда мы посмотрим, что можно сделать.

При виде моей груди Дафна и Ребекка издают громкие возгласы.

— Сюда можно добавить еще кое-что, — в эйфории кричит доктор и рисует фломастером круг на моей левой груди. — Так, так, так, — чешет за ухом доктор, — с каждой стороны по семьсот граммов, думаю, будет самое то.

Семьсот граммов? Тогда я сразу поправлюсь почти на полтора килограмма!

— Мы будем использовать одно хорошо зарекомендовавшее себя средство. Памела Андерсон сделала себе то же самое. И Деми Мур. Ха-ха-ха. Но это не помогло ей удержать мужа, Брюса Уиллиса! Ха-ха-ха! — Он заговорщически наклоняется к нам: — Я семь лет проработал в Голливуде и сделал столько пластических операций, что сам уже давно сбился со счета! — Как будто для того, чтобы доказать нам, что он и правда провел много лет в Америке, он переходит на сленг: — Oh my God, das warren Zzzeiiiiten[10], — болтает он. — С Джоан и Синди все прошло благополучно, никто бы и не подумал, что они после операции!

Кого он имеет в виду: Джоан Коллинз или, может быть, Синда Кроуфорд? Интересно, он и про меня будет рассказывать следующим пациентам, что было чертовски сложно, но с шестой попытки ему это все-таки удалось?

У меня во рту пересохло.

— Тем не менее, я хочу знать все о возможных негативных последствиях! — осмеливаюсь спросить я.

Доктор начинает громко смеяться, Дафна и Ребекка тоже покатываются со смеху. Наверное, из солидарности.

— У меня всегда все проходило гладко, — говорит доктор и убирает руки с моей груди, которая трясется, а потом принимает привычное положение. — Не волнуйтесь. Два маленьких надреза, и дело в шляпе! И от поклонников у вас не будет отбоя!