и больниц. Несмотря на искажения, вполне прочитывается царское недоумение: не от того ли «монашеское крепкое житие упразднилось?» В ответ архиереи предложили свирепые меры наведения порядка среди иноков, вплоть до устроения специального монастыря-тюрьмы для «бесчинников», просили выделить дворян-приказчиков для управления вотчинами женских монастырей и обещали устроить новые гонения на вдовых попов, живущих у добрых людей…

В просьбе царя озаботиться поставлением священников в православные районы за шведской и польской границами архиереи не отказали — при условии, что делегаты от соответствующих общин доберутся до них с удостоверяющими их потребность документами. Не отказал патриарх со товарищи и в просьбе снять из «Чиновника», по которому принимали присягу служилые люди, самые «страшные и непрощаемые клятвы, которые к тем делам и неприличны». Вместе с тем царю было заявлено, чтобы он сам «указал отставить церковные казни… и вечною смертью их не убивать», а «изволил тем людям наложить свой государев указ, прещение и страх по градским законам».

В шестом и седьмом предложениях Федор Алексеевич заботился о сохранности и наилучшем использовании святых реликвий Успенского собора и своей дворцовой Благовещенской церкви. Архиереи ответили индифферентно: «то должно чиниться по воле великого государя». Восьмое предложение — заделать двери в монастыри из мирских домов — прошло без обсуждения. Известная уже нам идея устроения богаделен и госпиталей «от его государевой казны» также прошла без обсуждения. Архиереи потратили на этот вопрос едва ли больше времени, чем на следующий, десятый по счету: о запрещении нищим побираться в церкви во время службы. Предложение за номером одиннадцать — чтобы церковнослужители не застраивали для личных нужд земли, отведенные под кладбища (интересно, что именно государь заботился об этом), — архиереи сами рассматривать не стали и отослали в Земский приказ. Зато они согласились, что в праздники нельзя пускать прихожан в храмы с едой и питьем. Они также согласились ограничить строительство пустыней, но опять-таки потребовали для этого государева указа.

Вообще тон Федора Алексеевича и духовных владык сильно различается. Царь считал, что «простолюдины, не ведая истинного писания», принимают множество всяких тетрадок, столбцов и прочей неформальной литературы, свободно ходившей по Москве и продававшейся на Спасском мосту, за истину, и предлагал за пунктом четырнадцать их «остерегать», а рукописи «свидетельствовать с Печатного двора». Собор же предложил отрядить светского и духовного чиновников с «караулом стрельцов», чтобы таких людей хватать и в Патриаршем приказе им «чинить смирение, смотря по вине, и имать пени по рассмотрению».

С пятнадцатым предложением — бесплатно заменять на казенном Печатном дворе все книги старой печати, продаваемые в Москве, на новые — архиереи согласились. Наконец, на шестнадцатый пункт, в котором царь указал на множество «палаток и деревянных амбарцев», самочинно превращенных в Москве в часовни и собирающих по праздникам множество народа, архиереи отвечатили: «Чтобы в (тех) часовнях святым иконам быть, которые близко (от) караулов».

Да, во второй половине XVII века верхи Русской православной церкви, к великому ее несчастью и вопреки воле многих верующих, упорно стремились спрятаться за «караул» и вполне закономерно превратились в начале следующего столетия в духовный департамент военно-полицейской империи. Как ни печально, даже столь истово благочестивый монарх, как Федор Алексеевич, пришелся им не ко двору. Именно патриарх Иоаким возглавил оппозицию ему, провалил и извратил реформу гражданских и церковных чинов. Опасаясь, что царевич Иван Алексеевич может способствовать продолжению курса единокровного и близкого с ним по образованию брата, архипастырь стал видным членом заговора, приведшего «в тот же час» после смерти Федора на неостывший престол Петра. Воистину, высшие иерархи сами напрашивались на дубину своего ставленника и избранника!

Кончина преобразователя

Автор эпитафии царю Федору в Архангельском соборе не преувеличивает, что смерть великого государя в разгар реформ была трагедией для России. Мы видели, сколь много полезного для страны царь задумал и энергично реализовал в области просвещения и налогообложения, военного, гражданского и церковного строительства. Древняя мудрость гласит: не суди о человеке только по тому, как он жил, — сначала узнай, как он умер. Дела, которыми был занят государь в месяцы, недели и дни перед смертью, лучше всяких рассуждений позволяют нам понять глубину убеждений и силу характера самодержца-реформатора.

Даже смертельно больной, Федор Алексеевич не сдавался. У него были и другие советники среди духовенства, кроме постоянно пребывавших при дворе архиереев. Государь, например, часто приглашал к себе знаменитого строителя Флорищевой пустыни Илариона, останавливавшегося в Москве в доме своего родича, художника Симона Ушакова. Этого подвижника царь поставил во главе архиепископии Суздальской и Юрьевской, преобразованной по его плану в митрополию{281}. Известный независимостью взглядов архиепископ Суздальский и Юрьевский Маркелл был поставлен в «новоучиненную митрополию» Псковскую и Изборскую. Архиепископ Симеон на своей смоленской кафедре стал первым митрополитом. Последняя, «без мест» разрядная книга царствования Федора, оставшаяся в черновике, сообщает, что 5 февраля 1682 года архимандрит Сергий из далекого Новоторжского монастыря стал архиепископом Тверским и Кашинским (кафедра пустовала). Сразу по поставлении по царскому указу боярин князь Ю. С. Урусов со свитой проводили нового владыку к Федору Алексеевичу{282}.

На следующий день Федор Алексеевич вновь напомнил духовенству «о делах, которые требуют исправления, вначале к ограждению святыя Церкви, а потом христианам на распространение, противникам же церковным на искоренение». Царь писал, что начало его делу положено: патриарх с освященным собором «соизволили» (то есть дали согласие) поставить митрополитов и архиепископов по степеням, «так, как в том его царском возвещении написано». Раз епархии утверждены, следует «на умножение хвалы Божией именоваться им, архиереям, теми городами, которые в его царской державе имениты суть», соответственно первым чинам наместников, а «того не исполнено»{283}.

С точки зрения того, как исполнялись желания Федора Алексеевича русскими иерархами, показательна история с Никоном. Несмотря на то, что «многие соборы у архиереев были, чтобы его, Никона, оттуда из (Ферапонтова. — Авт.) монастыря не брать», государь настоял на своем и разрешил Никону вернуться в Новоиерусалимский монастырь. Никон скончался по дороге и по указанию патриарха должен был быть погребен как простой монах. Трудно поверить, что Федор Алексеевич лично участвовал в похоронах (хотя об этом пишет современник), но царь решительно потребовал, чтобы Никона поминали как патриарха. Архиереи отказались наотрез, тем более что Никона осуждал Большой собор с присутствием восточных патриархов. Тогда государь обратился к последним: Никон был реабилитирован грамотами патриархов Иакова Константинопольского, Парфения Александрийского, Неофита Антиохийского и Досифея Иерусалимского. Мнения русских иерархов больше не требовалось, при этом задолго до получения грамот государь приказал погребать и поминать Никона как патриарха{284}.

Федора Алексеевича особенно