— И что же, так избёнку и не проверили, поди? — я нахмурился, выражая всем видом порицание людской недальновидности.

— Ну почему же? — возмутился староста. — Мы целый отряд снарядили. Пятнадцать человек. Да только они все потерялись, а потом воротились обратно в деревню по одному, но ничего не помнили. Ни где были. Ни как обратно вышли из лесу.

Я устало почесал в затылке.

— Боги милостивые, — само собой сорвалось с моих губ. — Больше дюжины взрослых мужиков заплутали в лесу по пути к избе, которая, как ты говоришь, в получасе от деревни находится. И воротились… все целые и невредимые?

— Все.

— Все воротились. А были ли среди них те, кто сгинул за минувшие три недели? — я прищурился.

— Нет, — Радош уверенно затряс головой. — Но как смерть первая приключилась, мужики опять, вооружившись, ходили к той избе.

— Дай угадаю? И снова заблудились, а как вернулись, не помнили ничего?

Староста кивнул. И столикой вины в голосе добавил:

— Дважды. На третий уж раз посылать я их не стал.

— И на том спасибо, — я задумчиво пожевал губу. — Колдун ли из мёртвых воротился, или кто пострашнее поселился в том доме, а теперь ваших селян изводит, это я выясню. Схожу да проверю. Морока я не боюсь. А чародеев и подавно. Но задаром шею подставлять не возьмусь.

Радош нетерпеливо поёрзал на месте.

— Называй свою цену, Ловчий, — сухо велел он.

Я прикинул в уме все возможные риски и, наконец, назвал цену, прибавив к ней чуть сверху, поскольку знал, что подобные Радошу люди до изжоги любят торговаться со мною.

Вот только глава Беличьего Бора лишь сокрушённо вздохнул и, махнув рукой, выдал:

— Идёт! Со своих накоплений заплачу. Деревня даже не почувствует.

— Экая щедрость, — усмехнулся я. — Благородно. Уважаю.

— Заночуешь прямо тут, у меня в кухне. На лавке тебе постелю. Только ни сам по моему дому не шастай, ни блохастому своему не позволяй, — велел староста, хмуря густые брови.

Сговориться ни о чём более мы не успели.

Заскрипела входная дверь, пропуская внутрь раскрасневшуюся юную девицу. Светловолосая и сероглазая, с такими румяными круглыми щёчками, что мне захотелось немедленно потрогать обе, чтобы убедиться, не жар ли у неё. Просто благих побуждений ради. Давно я таких ладных и пригожих девушек в деревнях не встречал. А уж улыбалась она с детской добротой без малейшей тени кокетства. Слукавлю, если не признаюсь, что такая открытость в женщинах меня всегда привлекала.

— Тятя, смеркается уже. Все собрались. Белян петь начал. И костры готовы, — тут её взгляд остановился на мне, и девица смекнула, что видит отцовского гостя впервые. Поэтому она тотчас опустила очи и, вцепившись пальцами в кончик перекинутой на грудь длинной косы, коротко выдохнула: — Ой!

На лице Радоша вместо страха или волнения появилась ласковая улыбка. Он протянул руку, подзывая девушку ближе.

— Иди сюда. Это Ловчий, которого я нанял, чтоб нас защитил от напасти. Лехом зовут. Он у нас поживёт, пока будет работу выполнять, — затем староста обратился и ко мне: — Лех, это вся семья моя. Дочка единственная, Дана.

Она приблизилась, оказавшись на свету. И я смог оценить не только её складную фигурку, но и дорогой наряд. Кумачовый, будто свадебный сарафан, тонкая рубаха с вышивками под ним, алая лента поперёк лба, украшенная височными кольцами, да не абы какими, а из чистого золота. А ещё бусы на шее. Тяжёлые, карминовые бусы из гранатов, как ягоды переспелой рябины. И парчовые туфельки из-под подола платья. Так крестьянских дочек наряжать не всякому отцу по карману, пусть и старосте. Княжна княжной, не иначе.

Я встал с лавки, чтобы поклониться девушке. А потом, когда она всё же осмелилась поднять на меня смущённый взор, сказал:

— Здоровья тебе, красавица, и всех благ вашему дому.

Девушка окинула смущённым взглядом мою одежду, глянула на меч в ножнах, лежащий под лавкой. И приметила Кота у моих ног, отчего на её лицо возвратилась прелестная улыбка.

— Так что же ты, Лех, прямо в ночь к хатке в лес пойдёшь? — осведомился Радош.

— С утра пойду. На случай, если что-то недоброе опять приключится, чтобы помочь на празднике, — пояснил я. — Да и в вашем бору блуждать впотьмах смысла нет.

Староста понимающе кивнул.

— Тогда уж лучше тебе и вправду на праздник пойти да за всеми приглядеть, — молвил он. — Глядишь, и колдуна приметишь, — а затем Радош улыбнулся дочери: — Дана, жизнь моя, проводи гостя ко всем. Пусть его хорошо встретят.

Девушка охотно подчинилась отцу. Незнакомец при оружии, вроде меня, вызывал в её молодой душе известный трепет. Желание понравиться, сплетённое с мечтаниями девичьего сердца. Наверное, я казался ей героем легенд, попирающим змия своим огненным мечом. И я, честно говоря, был не против того. Даже готов оказался отказаться от своего правила не вступать ни в какую связь с жёнами или дочерьми заказчиков.

Тем вечером милая Дана отвела меня на праздник и ни на шаг уж не отходила. Мы сели на лавку, чтобы послушать местного певца. Сначала девушка пошутила смущённо, что боится за свою жизнь, но после разговорилась со мной. И пока мы слушали праздничные напевы, Дана гладила Кота, забравшегося к ней на колени, а сама отвечала на мои вопросы. Я вопрошал о жителях деревни, силясь понять, кто есть кто. И выцепить возможную следующую жертву. Но сделать это оказалось невозможно. Праздник закипел, как варево в ведьмовском котле.

Родоница испокон веков оставалась днём поминовения предков и почтения всех тех, кого уж с нами нет. Вот и я вспомнил своих родных, когда под поминальное пение бабы обнесли всех собравшихся угощениями: душистыми блинами и яйцами-писанками. Есть мне уж не хотелось после ужина в доме старосты, но всё же я пригубил нехитрую трапезу, дабы и моя семья не осталась не помянутой. Лица матери и отца давно стёрлись из памяти. Я позабыл облик сестрёнок и брата. Немощного деда и говорливую бабку, которая всегда лезла с советами. Помнил лишь голос матушки, зовущей меня к ужину в день её смерти. Она вроде бы улыбалась мне, когда к молоку с вечерней дойки дала нам всем по прянику. Отчего-то я запомнил те пряники. Они были румяны и пахли мёдом.

Я откусил от маслянистого блина, пригубил яйцо, а остатки пищи отдал огню. Пусть и добрые боги угостятся. Пусть помянут тех, чей прах погребального костра давно впитала земля. Я сам складывал тот костёр. Сколько же мне было? Ничтожно мало.

Затем все жители Беличьего Бора вышли за тын. Там на холме сложен был большой костёр, но его ещё запалить не успели. Пришёл черёд костров поменьше и кулачных боёв. Мужики мерились силами. Парни помладше старались не отстать. Меня тоже звали, да я отказался. Предпочёл стоять рядом в компании красавицы Даны и Кота и наблюдать состязания со стороны. Деревенские бабки тотчас зашушукались, кидая на нас осуждающие взгляды. Ехидно захихикали девушки, подружки старостиной дочки. Но девица будто и не слышала их. Она стояла так близко ко мне, что наши плечи соприкасались. И Радош, её почтенный родитель, кажется, и против не был. Он лишь подошёл к нам и настрого велел Дане держаться ко мне поближе, а меня попросил с девушки глаз не спускать. А после глава деревни ушёл и сам побиться на кулаках с восторгом и азартом. Даже нос кому-то в порыве расквасил.