– У халифа есть особая гвардия, – продолжил Тоху-Боху. – Это отроки и юноши, взятые из лучших славянских родов и воспитанные вдали от родичей. Они неутомимы и яростны в боях, потому что не знали материнской ласки.

Зарыдала Пребрана и попросила Радима:

– Убей его!!!

– Нет, – сказал Радим, – даже слово, данное врагу, слышат Боги. – Верни нам голову нашего князя и ступай на все четыре стороны.

– Я знаю цену словам русов, – зловеще кивнул Тоху-Боху.

Он взобрался в седло и повернул коня к открытой пещере.

Просторная пещера была полна сундуков и тюков. Отдельно стоял ларец из красного дерева.

– Там кости вашего князя, – Тоху-Боху ткнул крючковатым пальцем в резную крышку.

Распахнул Радим ларец и увидел череп, окованный золотой полосой.

– Оставь нас, старик! – не оборачиваясь, крикнул он. – Мы возьмем из этой пещеры только то, что нам принадлежит.

Когда стихли шаркающие шаги Тоху-Боху, Радим взял в руки череп Князя и поцеловал белую кость, исчерченную знаками и заклятиями.

Тоху-Боху верхом на белой верблюдице галопом спустился в долину. Оглянувшись на перевал Хазар, он достал из-за пазухи кожаный свиток, развернул его и прошептал заклинанье. Черные буквы задрожали и упали с бумаги на камни. Едва коснувшись серых и черных камней, они выросли в змей, размером не больше обычных гадюк и поползли к пещере. Тоху-Боху хлестнул верблюдицу камчой и исчез среди рыжих осенних лесов.

В ту ночь Радим и Пребрана остались рядом с пещерой. До рассвета они жгли костер, поминая князя и погибших в походе дружинников.

В темноте Радим отошел к коням.

– Посмотри, старик потерял пояс, – он наклонился, чтобы поднять с каменистой земли черный с серебром пояс.

– Не трогай! – запоздало крикнула Пребрана.

Среди камней тугим кольцом свернулась змея. Вскрикнул Радим и схватился за укушенную ногу. Утром стало видно, что почернела голень, словно вошла в тело угорская стрела с начинкой из песьей крови.

Три дня и три ночи мучился Радим. От яда поблекли черные «волки» и «драконы» на его спине, и мука ломала могучее тело, но его сильная и жестокая душа не могла найти выхода. Тогда склонилась Пребрана над умирающим и с лобзанием взяла его душу. После схоронила мужа в гробнице из камней и много дней и ночей жгла погребальный костер, чтобы донесло пламя его душу до огненных врат Ирия, до синих полей Нави, где по небесным нивам скачут белые Перуновы кони. С каждым днем седели ее волосы, никла грудь, и вяли руки, и не знала Пребрана, сколько дней и ночей прошло. Думала день – а проходил год…

Она осталась при пещере, охраняя ее силой волшебства, и всякий встречавший ее в горах, думал, что видит горный дух.

Давно уже ни о чем не молила Пребрана родных Богов, но Боги помнили о ней… Прошло десять лет. Однажды на перевале показалась сотня всадников в горящих на солнце латах и в зеленых тюрбанах. Они высоко несли черное знамя с серебряными письменами. Вел отряд статный сотник на буланом коне. Посреди отряда мерно ступала белая верблюдица. На ней покачивался всадник, завернутый в полосатый бурнус. Все ближе конница и все слышнее голоса. Остановился отряд, снял сотник серебристый шлем, отирает лоб, и узнала Берегиня его яркие, точно солнце, волосы, по хазарскому обычаю заплетенные в две косы по бокам лица, а сзади развивающиеся свободно. Узнала осанку, ровную, точно у сокола. Материнское сердце узнало сына! Вышла она навстречу отряду и подняла руки, заклиная пришельцев остановиться.

Поворотил коня белый хазарин, но уже с гиканьем и свистом неслись на гору всадники.

– Нет! – крикнула Пребрана, и глухим ревом ответили горы. Шевельнулся снег на дальних вершинах и пошел трещинами. Кипящей лавиной укрыл долину снежный обвал, и похоронил перевал на сто лет.

* * *

На Севере в устье Свиль реки росла Белая Береза. В ту минуту, как в последний раз вздохнула Берегиня, заварился на березе алый нарост. Через много лет пришли в тот край волхвы, гонимые от Киева и Новгорода. Был с ними и старец Чурило, знавший Святослава и помнивший Вещего Хельги. В день зимнего солнцеворота срубил Чурило березовый кап и сделал из него чашу, и всякий испивший из нее молодел и просветлялся духом. И поведал старцу дух Белой Березы о Княжьей могиле в горном краю.

О том, что будут разрушены царства и изгнаны прежние кумиры, и уснут древние боги. Но в час рассвета Сварога растворятся кладези и явятся вещие святыни, чтобы свидетельствовать и судить.

Море говорит с человеком на языке волн, деревья – на языке ветра. Горы безмолвны, но не мертвы, они молча принимают или губят. Зима в горах – время ветров. В это время они владеют ущельями, пересыпают снега, гонят по склонам облачные отары, поют на разные голоса, резвятся и играют свадьбы.

Но Отшельник не верил гулкому голосу пустоты. Много лет он стерег этот неровный, вытянутый на восток, горный хребет. Он ревниво оберегал свое владение, по-звериному метил его, и даже поджарые волки угрюмо признавали его власть и старались обходить его тропы, кабаны паслись намного ниже его владений, а снежный барс так и вовсе ушел за перевал и поселился на южном склоне Богуры.

Полгода назад, весной, он обнаружил на тропе след рифленых подошв. В пещере побывал чужак, и безошибочное чутье подсказывало Отшельнику, что тот обязательно вернется. День за днем Отшельник ждал его прихода, но горы молчали, молчали и сны Отшельника, чуткие, как горная тишина.

Его ежедневный обход был обозначен неприметными знаками-ловушками. Если здесь побывал чужак, то мох на влажном валуне будет содран, сторожевой камень-балансир изменит угол наклона, а влажная глина на козьей тропе сохранит его след. Недоверчиво осмотрев тонкий снежный налет на тропе, Отшельник повернул назад.

На этот раз его предчувствие подтвердилось: глубокие неровные вмятины пересекали ореховую рощу и наискось пятнали широкую поляну. Отшельник склонился над отпечатком. Нет, этот след не походил на весенний – крупный, матерый, колючий от заключенной в нем силы. Казалось, по склону бродил заплутавший в горах подросток: он шел, загребая подошвами неглубокий снег, иногда он оступался, в этом месте снег был сбит и проступала влажная рыжая глина. Судя по следам, чужак наугад прочесал рощу и наконец нащупал тропу. Эта узкая стежка опоясывала склон и вела к зимовью Отшельника.

На подходе к зимовью когда-то, незапамятно давно, было выкопано несколько ям-ловушек, но чужак уверенно обогнул ямы, точно когда-то уже бывал в этих местах.

Отшельник в несколько прыжков одолел подъем и встал за высокий межевой камень – древний столб из серого ноздреватого известняка. На его вершине было вырезано косматое, улыбающееся солнце.