Что ж я ее за границу рожать не увез? А? Я ведь хотел. В этой России врачи выполняют госзаказ по уничтожению собственного населения, а не оказывают медицинскую помощь.

Пока ясно одно – нужно искать няню. Может, даже кормилицу. Грудное молоко полезней для ребенка. Ее надо найти, проверить. Нельзя подпускать к детям кого попало.

– Дочь я хотя бы могу увидеть?

– Да. Только придется одеть халат, бахилы, шапку, маску. Вас проводят и дадут все необходимое.

По его звонку появляется медсестричка, молоденькая в коротком халатике, ведет меня в детское отделение, в одноместный бокс, приготовленный для Дины с малышкой. Пока ведет, стреляет в меня глазками, смущенно краснеет.

В палате вижу дочку, завернутую как куколка бабочки. Она спит. Какая кроха. Это МОЯ ДОЧЬ. Маленький ротик, крошечный носик, лобик, щечки. И одна. В палате с радионяней. Надо, чтобы здесь кто-то из медсестер был.

Становится тошно. Все должно было быть не так. Здесь должна быть Дина. Я должен был ее поздравить, подарить подарок на рождение малышки. А вместо этого – радионяня... Почему меня преследует ощущение, что я все просрал? Может, потому что так и есть?

Хочется завыть от бессилия. И в памяти всплывает один из разговоров с Динкой. Тогда я не понимал, что значат ее слова. Слышал, слушал, а не понимал. Я даже взгляд ее помню, когда она мне это все говорила:

"Ты думаешь, что всесилен. Что жизнь стоит перед тобой на коленях и тебе отсасывает. А ты кайфуешь. Но ты, как и другие подобные тебе, заблуждаешься. Иногда хватает пустяка, сущей мелочи, чтобы иллюзия могущества рассыпалась прахом, чтобы все пошло ко дну. Просто к таким, как ты, жизнь по какой-то неизвестной мне причине относится терпеливее, чем ко всем остальным. Но потом она просто щелкнет пальцами и даже ты поймешь, что ты всего лишь пыль. А если не поймешь, то тебя просто разотрет в муку. И как бы ты не был богат, кто бы тебе не смотрел в рот, ты ничего не сможешь сделать."

Кто бы тогда знал, что все так и случится

И что больше всего я сейчас хочу что-нибудь сделать. Но сделать ничего не могу.

Сергей

Я выбегаю из больницы, словно ошпаренный кипятком. И да, конечно, первое, что сейчас нужно сделать, – это решать проблемы. А их не мало.

Но все, что я сейчас хочу – это забыть. Просто забыть, как все неправильно. И я малодушно иду на поводу своих желаний, когда ловлю вопросительный взгляд Воропаева. Просто приказываю:

– В клуб.

Дальнейшее ему не надо объяснять. Он сам все знает. И вот я уже в випке. Я и алкоголь. Потому что сейчас мне не нужна компания. Сейчас люди раздражают уже одним фактом того, что ходят, разговаривают, пьют, едят, смеются. А она – нет. Но почему, почему она? Почему так? Я чувствую себя как жестоко обманутый ребенок, которому пообещали подарок, о котором он мечтает. И вот он ждет и ждет, а потом ему говорят, что подарка не будет.

В это самое мгновение Дина борется за жизнь. Я это знаю. Но от этого не легче. Ни х"я не легче. Потому что исход этой борьбы не известен. И все в моей жизни зависает как е"аный воздушный шарик между небом и землей.

Потому что я, су"а, уже привык, что мой дом напоминает дом, а не музей с чужими людьми. Я привык к ее запаху, ее вещам в нашей спальне, ее телу в моих руках, тому, как шепчет или кричит мое имя, когда кончает. И я не хочу отвыкать. И то, что было последние месяцы, я воспринимал как временные трудности. А то, что случилось сегодня резко заставляет задуматься. Но пока думать не получается. Пока даже дышать-то нормально не выходит. Поэтому я пью. Надеясь сделать хоть один нормальный вдох.

Домой не хочется ехать. Там Матвей, там Лена. И ладно Матвею можно ничего не говорить, он слишком мал. Но вот с Леной такой номер не прокатит. И почему мне так тяжело думать о том, чтобы ей рассказать? Как будто я виноват. Хотя я и виноват. Динка же не хотела еще детей. Это я настоял. И все же, я не знал, что все так будет. А сейчас заявиться домой и сказать: "Лена, твоя мама в коме. И не известно, очнется ли", у меня не хватает духу.

Я вливаю в себя какое-то крепкое пойло стакан за стаканом до тех пор, пока единственной мыслью в сознании не остается та, что я сильно перебрал. А потом – провал.

Лена

Меня подбрасывает на кровати от какого-то грохота внизу. И так как он не прекращается, то я как была – в майке и шортах, спускаюсь вниз. И теряю дар речи. Потому что внизу Давлатов разносит гостиную. Вернее, почти уже разнес. Повсюду битое стекло, обрывки материи и обломки мебели.

Замираю и шепчу еле слышно: " Был на квартиру налет ...К нам заходил бегемот... Может быть, дом не наш... Может, не наш этаж… Просто заходил Сережка... Поиграли мы немножко... Значит, это не обвал? Значит, слон не танцевал? Очень рада. Оказалось, я напрасно волновалась".

А на безопасном расстоянии от Давлатова стоит Воропаев и не придумывает ничего лучше, как повторять:

– Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович...

Я аккуратно пробираюсь к Воропаеву и, дергая ее за пиджак, шиплю:

– Вырубите его!

– Но…

– Он же белочку словил. Вырубите, говорят. А не то, я сама.

Воропаев смотрит на меня с сомнением, но тут в нашу сторону летит стеклянная бутылка, которая по счастливому стечению обстоятельств пролетает в паре сантиметров от головы Воропаева. Его это побуждает к действию наконец-то. Потому что он подходит сзади к Давлатову и сильно и точно бьет того по затылку. Давлатов начинает падать на пол. А вот туда падать нежелательно, поэтому я кричу:

– Держи его!

Воропаев успевает поймать Давлатова до встречи с жестокой реальностью, то есть с осколками и острыми деревяшками.

Я наблюдаю милую картину: посреди Мамаева побоища Воропаев стоит и держит под мышки Давлатова. Взглядом цепляю настенные часы – три часа ночи. Круто, чё.

Продолжая их рассматривать, борюсь с двумя противоположными желаниями – остаться стоять и посмотреть, что Воропаев будет делать со своим драгоценным шефом, и пойти помочь перенести тело отчима в более комфортные условия. Человечность во мне побеждает благодаря тяжелому вздоху Воропаева:

– Всё, он теперь меня точно уволит!

Не удержавшись, ехидно интересуюсь:

– А Вы думаете, он вспомнит, что случилось? Сколько он выжрал сегодня? – а потом деловито продолжаю, – А он кабинет тоже разгромил?

Воропаев отвечает:

– Нет, не успел.

Облегченно вздыхаю, тащить этого племенного быка на второй этаж у меня нет никакого желания. Хорошо, хоть Матвей не проснулся!

– Надо его туда отнести. А завтра проспится, тогда и видно будет.