Во вторник вечером Шарлотта ходит в студию танца фламенко (или фламинго, как думала она, а у нас недоставало духу ее поправить). В среду вечером наша квартира тоже, как правило, недосчитывается одного-двух жильцов. А в четверг уходят все, активно готовясь к грядущему безудержному единению с народом. Вечер четверга — разминка перед бурным разгулом выходных, когда дома не появляется ни одна из нас (разумеется, с временными поправками на мою депрессию).

Вечер понедельника — начало новой жизни: мы идем в супермаркет и накупаем яблок, винограда и обезжиренных йогуртов на неделю вперед. В этот вечер мы едим приготовленные на пару овощи, говорим, что пора отказаться от пиццы, что мы больше никогда не выпьем ни капли спиртного, ну. по крайней мере, до следующих выходных точно ни капли.

(Во вторник мы возвращаемся к макаронам и вину, в среду обогащаем рацион мороженым, шоколадным печеньем и парой кружек пива в пабе, в четверг после работы идем в бар с сослуживцами и балуем себя китайскими деликатесами навынос, а с пятницы до воскресенья уже ни о каких ограничениях говорить не приходится. Затем наступает понедельник, и мы опять покупаем яблоки, виноград и обезжиренные йогурты.)

Когда я пришла, Шарлотта была уже дома. Она разгружала сумку из «Теско» и выбрасывала из холодильника тонны просроченных, так и не съеденных обезжиренных йогуртов, чтобы освободить место для новых покупок.

Я поставила свой пакет из «Уэйтроуз» рядом с ее сумкой из «Теско», чтобы они могли поболтать без помех.

— Покажи, покажи, что ты купила? Что-нибудь вкусненькое? — спросила Шарлотта.

— Яблоки…

— А-а. Я тоже.

— …и виноград…

— Я тоже.

— …и обезжиренный йогурт…

— Я тоже.

— Так что, извини, ничего вкусненького нет.

— И слава богу, очень хорошо, потому что с сегодняшнего дня я решила правильно питаться.

— Я тоже.

— Чем меньше соблазнов, тем лучше.

— Правильно.

— Карен тоже зайдет в магазин на углу. Будем надеяться, что и она ничего хорошего не купит.

— К мистеру Пападопулосу?

— Да.

— Не купит.

— Почему?

— Там ничего хорошего вообще не бывает.

— Пожалуй, ты права, — задумчиво изрекла Шарлотта. — Все там какое-то… грязноватое, что ли? Даже на такие вкусности, как шоколад, глядеть не хочется, он у них, наверное, с довоенных времен лежит.

— Да, — согласилась я. — Действительно, повезло нам. Представляешь, на что мы были бы похожи, если б жили рядом с хорошим магазином, где продаются всякие деликатесы.

— На коров, — предположила Шарлотта. — Или на слоних.

— Вообще, если задуматься, — продолжала я, — это одно из неоспоримых преимуществ нашей квартиры. Так и надо писать в объявлениях: четырехкомнатная квартира, с полной обстановкой, во второй зоне, рядом с метро и автобусом, за много километров от магазина, где продают нормальный шоколад.

— Точно! — восхитилась Шарлотта.

— А вот и Карен.

Вошла Карен, с мрачным видом вывалила свои покупки на кухонный стол. Она явно пребывала в раздражении.

— Что случилось, Карен? — спросила я.

— Слушай, какая сволочь положила в кошелек для мелочи песеты? Мне было так неловко. Мистер Пападопулос теперь думает, что я хотела его надуть, а вы же знаете, что говорят об отношении шотландцев к деньгам!

— А что говорят? — спросила Шарлотта. — Ах да, что вы очень скупые. Ну, вот видишь…

Тут она осеклась, потому что посмотрела Карен в лицо.

— Кто их туда положил? — грозно спросила Карен. Устрашать она умеет.

Я подумала: может, соврать и свалить все, например, на этого пятнистого (Дерека или Джеффа?), бедного отвергнутого мальчика, который звонил вечером в воскресенье, спрашивал Шарлотту, а ему ответили, что таких здесь нет.

Потом решила отрицать все.

— Э-э-э…

Но отказалась и от этой мысли.

Карен все равно потом выяснит. Карен меня расколет. И моя нечистая совесть будет мучить меня, пока я не сознаюсь.

— Прости, Карен, наверно, это я виновата… То есть в кошелек я их не клала, но в доме они появились по моей вине.

— Но ты же никогда не была в Испании.

— Правильно, не была, мне дал их Гас, а я не хотела брать и, должно быть, оставила на столе, а кто-то еще, наверно, убрал в кошелек, приняв в темноте за настоящие деньги…

— А, если Гас, тогда ладно.

— Да ну? — изумленным хором протянули мы с Шарлоттой. Карен нечасто бывает столь снисходительна и покладиста.

— Да, он такой хороший. Просто лапочка. Сумасшедший, конечно, но ужасно милый… Элизабет Ардент… — тихонько хихикнула она. — Смешной.

Мы с Шарлоттой тревожно переглянулись.

— И тебе не хочется его поколотить? — в беспокойстве спросила я. — Или отправить к Пападопулосу объяснять, что ты не бесчестная шотландская скупердяйка, и…

— Нет, нет, нет, — добродушно отмахнулась она.

Эта неожиданная перемена в Карен очень меня растрогала: теперь она казалась намного милее, не такой агрессивной.

— Нет, — продолжала она, — довольно будет и тебя. Ты справишься. Можешь сходить к мистеру Пападопулосу и извиниться.

— Э-э-э…

— Прямо сейчас идти необязательно. Не спеши, пообедай, только не забудь: магазин работает до восьми.

Я уставилась на нее, не понимая, шутит она или нет. Хотелось бы знать точно, чтобы не суетиться и не нервничать понапрасну, а потом выяснить, что тебя разыграли.

— Ты серьезно или как? — с надеждой спросила я.

После короткой напряженной паузы Карен сжалилась.

— Ладно уж, я пошутила. С тобой сейчас лучше дружить — все-таки подружка Дэниэла.

И одарила меня очаровательной, обезоруживающей, «я такая взбалмошная, но я такая прелесть», улыбкой, и мне оставалось только вяло улыбнуться в ответ.

Дуться на соседок по квартире я не имею права, тем более что на сей раз Карен просто нарывалась на скандал, а я скандалов панически боюсь.

— Не забывай только почаще говорить ему, какая я замечательная, — сказала она, — и что мужчины влюбляются в меня пачками.

— Хорошо-хорошо, — кивнула я.

— Я готовлю брокколи на пару, — вмешалась Шарлотта, уводя разговор от опасной темы к домашним делам. — Кто хочет?

— А я — паровую морковь, — сообщила я, — так что, может, тоже попробуете?

И мы заключили тройственное соглашение о равном потреблении всех приготовленных на пару овощей.