только ближе к десяти часам вечера. Как позже сформулировал Грец, «мы долго сидели и много говорили, причем без толку, а время вышло».

Когда начальство наконец прибыло, сперва обсуждались внутренние распри, а не ситуация на улицах, о которой они все еще не имели представления. Грец и некоторые его коллеги после томительного ожидания узнали, что первый пункт повестки – критика в их же адрес. Рапорты о беспорядках на пограничных переходах начали поступать ближе к полуночи, но поскольку КПП находились в ведении Штази, то никто не прервал собрания и даже не предложил добавить соответствующее обсуждение в повестку. Как позже заключит Грец, «это позор». Когда масштаб происходящего стал очевиден, Кренц утром 10 ноября созвал командную спецгруппу Национального совета обороны и отдал приказ начать подготовку к переброске войск, обученных ведению операций в городской местности.

Собрались и партийные лидеры: 10 ноября стартовала финальная сессия трехдневной встречи Центрального комитета. Сессия началась в 9:00, и хотя это заседание, казалось бы, идеально подходило для выработки стратегии, никто, включая Кренца, не сказал ни слова о событиях минувшей ночи – впечатляющий акт отрицания. Но тем же утром Кочемасов начал звонить Кренцу (много раз), требуя, чтобы лидер СЕПГ немедленно объяснил, что случилось, причем не только посольству, но и Москве. К 10:00 – возможно, как раз из-за давления СССР – Кренц сделал для членов ЦК несколько заявлений по поводу событий на границе. Однако встреча закончилась рано – в 13:10 вместо 18:00, и никаких серьезных решений касательно открытия передвижения через Стену принято не было. Влияние и роль партии пошатнулись под воздействием событий, вызванных сочетанием ее собственной некомпетентности и настойчивости мирных революционеров, готовых ухватиться за представившуюся возможность.

Кренц попытался задобрить Москву, отправив телеграмму самому Горбачеву, в которой ошибочно сообщил, что «по состоянию на 6:00» контроль на границе восстановлен и что выпускаются лишь те восточные немцы, которые ранее подали заявления на визу. В действительности же отдельные пропускные пункты все еще действовали более или менее сами по себе. Одним из факторов, осложнявших скоординированный ответ, был поиск виноватых и раздражение по поводу произошедшего минувшей ночью. Некоторые пограничники не могли сдержать гнев в адрес партийных лидеров, вызванный тем, что им пришлось вынести. Десятого ноября Штази составило длинный список недовольств. Кто-то говорил о своих переживаниях, сокрушаясь, что «принятые в столь срочном порядке правила» стали «полной неожиданностью». Как сказал один пограничник, «нельзя давать такую информацию в ходе пресс-конференции». Некоторые беспокоились о том, что случившееся приведет ко «все большей потере мотивации» со стороны пограничных служб. Представитель одного пограничного полка озвучил мнение многих, сказав: «Я задаюсь вопросом, способна ли все еще партия руководить страной». Другой выразился проще: «Я больше не понимаю этот мир». Были и положительные комментарии: так, один мужчина заметил, что он и его коллеги той ночью получили «больше цветов и вина», чем за все предыдущие годы. Однако жалобы все-таки преобладали.

Пожалуй, самое ясное изложение той ярости, которую ощущали многие пограничники, было адресовано лично Кренцу. Группа членов партии из 36-го пограничного полка написала ему: «Мы считаем события 9–10 ноября 1989 года… явным и полнейшим предательством и презрением к работе сил безопасности». Они «без какого-либо уведомления» оказались «вынуждены пойти наперекор всем воинским и партийным принципам». Подписанты этого письма требовали, «чтобы виновные товарищи были привлечены к ответственности» за измену.

Пока руководство ГДР и его советские союзники медлили и не могли эффективно отреагировать на случайное открытие передвижения через Стену, наблюдатели по другую сторону железного занавеса пытались осознать события 9–10 ноября и то, почему им не удалось их предсказать. Полиция Западного Берлина была обескуражена. Штази, все еще шпионившая за ней после открытия Стены, выяснила, что западноберлинская полиция скептически отнеслась к самой идее об официальном «решении» открыть передвижение. С их точки зрения, Восточная Германия пыталась «сохранить возможность тотального контроля за жителями ГДР в специфических обстоятельствах».

После рассвета 10 ноября у Стены перед Бранденбургскими воротами можно было наблюдать совсем иную картину, нежели все дни с момента ее возведения 13 августа 1961 года. По всему Берлину люди радовались и праздновали ее падение; в этом месте, благодаря плоской верхней части Стены, они могли стоять прямо на ней (SBM, Photo 0022–09214; фотография Маргарет Ниссен).

Если говорить о политической элите ФРГ, то старший советник Гельмута Коля по внешнеполитическим вопросам Хорст Тельчик вместе с еще одним чиновником канцлерства Дитером Каструпом вспоминали, что их «разведслужбы совершенно все пропустили». Если бы старшие советники Коля получили информацию от оперативных сотрудников разведки ФРГ или западных стран-партнеров о том, что граница может открыться, то канцлер и его подчиненные не направились бы в тот день в Варшаву. Позже главы разведки столкнутся с критикой в свой адрес за неспособность предупредить руководство страны о готовящемся «приказе» об открытии.

Разведывательные службы западных оккупационных держав, как и их лидеры, тоже были удивлены произошедшими событиями и считали их запланированными. Благодаря разнице во времени президент Джордж Г. У. Буш в тот же день получил возможность, как он сам сказал, «поприветствовать решение руководства Восточной Германии открыть свои границы для желающих эмигрировать или путешествовать». В последующие дни то же самое сделали и другие главы мировых держав. Канцелярия премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер выпустила пресс-релиз, одобряющий принятое режимом ГДР «решение снять ограничения на зарубежные поездки». Тем временем в Западном Берлине представители британской военной администрации распределяли одеяла, палатки и места для временного жилья. Они также отправили к границе грузовики с продовольствием для организации питания многочисленных приезжих. В частной беседе Тэтчер выразила беспокойство по поводу возникшей ситуации – не из-за ее стихийности, а потому, что она могла спровоцировать всплеск национализма в Германии. Как выразился один из ее помощников, «премьер-министр была откровенно шокирована зрелищем того, как Бундестаг (парламент ФРГ) встал, чтобы хором спеть Deutschland über alles, когда объявили новости о событиях у Берлинской стены». Она явно не знала, что в 1952 году Западная Германия приняла третий – наименее противоречивый – куплет «Песни немцев» в качестве национального гимна, хотя музыка Йозефа Гайдна осталась неизменной.

Министерство иностранных дел Великобритании справедливо предположило, что Горбачев был удивлен случившимся. В субботу 11 ноября британский посол в Москве написал своему начальству, что «эти события выходят далеко за рамки политики Горбачева в Восточной Европе… Теперь перед Горбачевым встала проблема: как контролировать высвобожденные им силы. Не думаю, что русские знают, как это сделать. Отсюда – их публичное молчание». Посол ФРГ в Москве также заметил