Прежде всего отметим, что ограничения, о которых здесь идет речь, касаются поведения женщин в общественных местах. Там, где за их поведением наблюдают незнакомцы, женщины не должны носить неправильную одежду или разговаривать с мужчинами, не являющимися их родственниками. А поскольку мужчина может встретить не являющуюся его родственницей женщину только в общественном месте, ему сложно будет воспользоваться ситуацией ненадлежащим образом. Если бы даже он захотел так поступить, ему бы пришлось нарушить нормы мужского контроля на виду у всех, предать общее дело, да так, что отрицать это будет невозможно. Кроме того, тот факт, что надзор происходит публично, означает, что каждый мужчина, ругая женщину, делает это ради своей репутации. Это важный момент коллективных действий – каждому участнику нужно убедить остальных в приверженности общей цели из опасения, что на него посмотрят как на отступника. Участвуя в общественном угнетении девочки, открывшей свои руки, мужчины демонстрируют друг другу свою преданность общему делу.

Еще один фактор, способствующий угнетению со стороны общества, состоит в том, что нормы приличия ясны и всем известны. Каждый знает, какой участок открытого тела могут видеть посторонние, какие цвета разрешены и т. д., даже если женщины, что естественно, постоянно выходят за пределы этих мелочных ограничений. Так как нормы ясны, мужчине легко определить, что женщина нарушает правила, а значит, следует что-то предпринять. Значит также, что ему намного легче определить, не уклоняется ли другой мужчина от коллективных действий, закрывая глаза на нарушение.

И последнее, но, конечно, далеко не по степени важности: в некоторых странах мужчины – участники коллективного притеснения справедливо полагают, что государственные институты, такие как полиция и судебные органы, будут на их стороне, даже если дойдет до оскорблений или насилия в отношении женщины[312]. Если использовать экономическую аналогию, цена участия оказывается еще ниже, и, следовательно, мужчины с большей вероятностью войдут в «общее дело».

Во многом это умозрительная модель, так как психология угнетения в подобных условиях мало исследована экспериментально. Но интерпретация с точки зрения коллективных действий, кажется, придает смысл некоторым особенностям общественного надзора, в ином случае озадачивающими. Во-первых, это объясняет, что побуждает мужчин способствовать повышению приспособленности других мужчин. С позиции общих ценностей разрешить эту загадку не получится. Говоря, что мужчины надзирают за женщинами потому, что хотят установить патриархальные модели целомудрия и скромности, мы просто принимаем как данность то, что следовало бы объяснить, – мужчины стремятся заставить женщин следовать этим правилам на благо другим мужчинам. Кроме того, модель коллективного действия объясняет, почему участвующие в них мужчины стремятся публично стыдить женщин вместо того, чтобы просто заставить их вести себя иначе. Зачем нужен публичный скандал? В нем есть смысл, только если мужчины чувствуют необходимость продемонстрировать участие в общем деле. Шумная публичная демонстрация рассчитана прежде всего на других мужчин – это демонстрация приверженности общему делу.

Таким же образом модель коллективных действий может помочь понять смысл гнева некоторых участников. Мы снова должны вспомнить, что расчеты, ведущие к проявлению конкретных эмоций, происходят бессознательно, но тем не менее включают в себя оценку затрат и выгод. Гнев, как правило, вызван интуитивным чувством, что нас кто-то использует, – кто-то другой не уважает наше благополучие так, как нам бы хотелось. Получается, что гнев – это не выброс иррациональной, ненаправленной энергии, а нечто прямо противоположное. Он возникает, когда мы или, скорее, наши мыслительные системы обнаруживают, что нас используют, и тут же приходят к выводу, что это можно компенсировать угрозой мести[313]. Возможно, потому некоторых мужчин возмущают женщины, которые нарушают правила, тем самым сообщая другим, что это возможно. Для мужчины, участвующего в коллективном надзоре над женщинами, присутствие мятежницы в публичном пространстве – это сигнал, что система не работает, что его собственный вклад в нее не гарантирует ему отдачи в виде определенности отцовства; другими словами, что его используют, – и такая непокорность может вызывать гнев.

Хорошая новость состоит в том, что эта модель общественного угнетения объясняет, почему систематический надзор и преследование женщин встречаются довольно редко. В большинстве стран мира неумолимого контроля, о котором шла речь, нет. Возможно, это связано с отсутствием условий для соответствующих эффективных коллективных действий. Многие мужья выиграли бы от них, поскольку степень определенности их отцовства повысилась бы, но они выиграли бы еще больше, если бы воспользовались этими нарушениями. Вместе с сопротивлением женщин это обычное препятствие для коллективных действий: возможность воспользоваться их результатом, не прикладывая личных усилий, к счастью, ограничивает распространение общественного угнетения.

ЖИТЕЛЯ СОВРЕМЕННОГО КРУПНОМАСШТАБНОГО СООБЩЕСТВА, вероятно, более всего занимают вопросы политические. Вот важнейшие из них: каким образом социальные и экономические институты могут обеспечить справедливость в обществе? Почему существует неравенство? Какой уровень неравенства можно считать морально справедливым? Раннюю версию этих современных вопросов мы обнаруживаем в трактате Жана-Жака Руссо «О происхождении и основаниях неравенства между людьми», в котором условия возникновения неравенства объяснялись самим существованием частной собственности[314]. Современная озабоченность справедливостью в жизни общества очень близка к трактовке Руссо и коренится в нашем понимании экономики. Вопрос «что такое справедливое общество?» явственно трактуется как вопрос о том, кто производит общественные блага, кто, на каких условиях и какой имеет к ним доступ и как правила, по которым мы взаимодействуем с другими людьми, могут приводить к справедливым или несправедливым различиям.

Этот вопрос связан с эволюцией человека, потому что естественный отбор объясняет многие аспекты того, что мы понимаем под социальной справедливостью. Во-первых, это объясняет, откуда у нас чувство справедливости, почему оно проявляет себя сходным образом в умах разных людей и вызывает столь сильные чувства. Во-вторых, это говорит нам о том, почему люди сотрудничают, обмениваются и торгуют и какие качества делают возможным создание таких гигантских интерактивных систем, как современные экономические системы. Я знаю, что эти суждения могут показаться по меньшей мере контринтуитивными. Разве, воспитываясь в конкретном культурном окружении, мы не усваиваем нормы морали? Разве эти нормы в разных местах не отличаются друг от друга самым серьезным образом? Кроме того, в сравнении со временем биологической эволюции мировая торговля и рынки – явление совсем недавнее. Как можно объяснять механизм их работы естественным отбором? Но факты говорят о том, что именно эволюционное развитие человеческой психики позволяет нам понять и нашу озабоченность справедливостью, и возникновение сообществ, основанных на рыночной экономике.