В общем, оставалось только жалеть, что у него нет видеокамеры. Какой мог бы получиться фильм! Одна потасовка у соседских ворот чего стоила! Как они летали! Господи, как чудесно, как восхитительно они летали!

Лукьянов тихо засмеялся, припомнив незабываемый полет Хобота – спиной вперед, вверх тормашками – и то, как после этого он долго лежал на земле не в силах не только подняться, но даже пошевелиться. Да, это зрелище дорогого стоило; одно оно, пожалуй, было способно покрыть не менее трети долга Майкова перед Валерием. Да плюс то, что получили остальные – Простатит, Рыба и сам Майков, который не только схлопотал по ребрам, но и понюхал, чем пахнет ствол бандитского дробовика. Да, уважаемый Виктор Андреевич не зря так заискивал перед своим соседом: этот седой старикан был крутой, как вареное яйцо, намного круче папы Мая. Пожалуй, настолько круче, что Лукьянов теперь диву давался: и как это у Майкова хватило смелости идти к соседу и качать там права? Или он не понимает, на кого задирает хвост? Что ж, сегодня в полдень ему это очень доступно, популярно объяснили. Больше он к соседу не полезет, предпочтя оставить все как есть. Такое положение вещей не устраивало Валерия, но выход из него был.

Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе; если Майков больше не хочет рисковать головой, ссорясь с соседом, пускай сосед сам поссорится с ним.

Вокруг было темно и тихо, лишь печально шуршал в ивых листьях моросящий дождик да журчал и плескался невидимый в потемках ручей. Ночка была в самый раз для того, что задумал Валерий.

Он в последний раз затянулся сигаретой и бросил окурок в темноту. Тлеющий уголек прочертил во мраке красную дугу, похожую на след трассирующей пули, а потом коротко пшикнул и погас, коснувшись воды. Валерий вынул из-под куста саперную лопатку и встал, с удовольствием разминая затекшие суставы.

Найти именно саперную лопатку ему не удалось, и он ограничился тем, что отпилил черенок обыкновенной штыковой лопаты, найденной в сарае у Совы. Между делом ему подумалось, что, если так пойдет и дальше, Сова и его папахен скоро заметят, что из их хозяйства начал таинственным образом исчезать инвентарь. Догадаться, куда он пропадает, будет несложно; впрочем, Валерий очень надеялся, что до этого не дойдет. Он был неглуп и имел некоторое представление о теории вероятности, которая в его понимании сводилась к одной фразе: любое, даже самое невероятное, событие рано или поздно происходит. Иными словами, сколь веревочке ни виться…

Нельзя вечно играть со смертью в пятнашки, рано или поздно она тебя все равно догонит и хлопнет по плечу своей костлявой ладонью. Да он и не собирался ходить на подворье Майкова каждую ночь, как на работу. Еще одна ходка, максимум две, и пора заканчивать с этим делом. Да оно и само закончится! Если все пойдет по плану, то в доме Майкова скоро будет играть музыка, но он ее уже не услышит…

Стоя на берегу ручья, он вгляделся в темноту и даже поправил очки, чтобы лучше видеть, но это не помогло. Очки были ни при чем, просто вокруг было слишком темно. Валерий пожалел, что не захватил фонарик, но тут же мысленно одернул себя: ишь, чего захотел! Может, ты сюда экскаватор подгонишь, чтобы не мучиться с лопатой? Фонарик ему подавай… Тогда бы уж прямо позвонил Майкову и сказал: вешайся, урод, сегодня ночью я к тебе опять приду. Жди, в общем, вторую серию…

Он спустился в воду, вброд пересек ручей и остановился, шаря перед собой лопатой. Сначала железное лезвие с шорохом задевало ветви кустов, потом под ним что-то глухо звякнуло, и Валерий понял, что добрался до сточной трубы.

Отогнутая его руками железная решетка, закрывавшая вход в трубу, пребывала в том же положении, в каком он ее оставил. Валерий усмехнулся. Вот лохи! Ну и лохи! Получили от соседского охранника по соплям и решили, бараны, что все ясно. Ну и на здоровье, он ведь именно этого и добивался. Во дворе у Майкова по-прежнему горели светильники.

Сегодня, когда на небе не было луны, свет молочно-белых конусов казался особенно ярким, почти ослепительным. Из-за этого Валерий полз на четвереньках по воде до самого пруда и только тут отважился выбраться на сушу под прикрытием нависавших над водой базальтовых глыб.

Присев на корточки, чтобы не торчать столбом посреди участка, он огляделся, снова испытав прилив обиды и гнева при виде творения собственных рук. Трава лежала на земле ровным густым ковром, мягко обволакивая округлые выпуклости насыпных холмиков; казавшиеся в свете фонарей черными кусты торчали тут и там, как часовые, и мощенные грубо отесанным камнем дорожки, прихотливо и плавно изгибаясь, вились между ними. Капли дождя сверкали в траве, как драгоценные камни, вокруг фонарей расплылись жемчужные ореолы света. Все это было так красиво, что у Валерия защемило сердце.

Потом он повернул голову и посмотрел наверх, где на горке над водопадом стояли черешни. Даже при рассеянном свете фонарей было видно, что деревья умирают, если еще не мертвы. Лукьянов поморщился. Деревьев было жаль, но эта игра стоила свеч. Да, стоила, что бы там ни нашептывала потревоженная этим зрелищем совесть.

Потом он подумал, что дождь, особенно затяжной, может пойти черешням на пользу. Может быть, еще не все сгорело, может быть, там, в земле, осталась хотя бы парочка неповрежденных корешков. Конечно, такими, как раньше, деревья уже не будут. Ничто живое не способно пережить обработку серной кислотой без видимого вреда для себя. Даже выжив, деревья навсегда останутся уродливыми, страшными. «Ну и пусть, – подумал Валерий. – Пускай корявые, уродливые, лишь бы жили. На вкус ягод это не повлияет, да и к моим планам эти деревья больше не имеют никакого отношения. Они свою роль уже сыграли, так что, если повезет выжить, пусть живут».

Убедившись, что вокруг тихо, он привстал и, пригибаясь, побежал к забору. Только присев в кустах у стены, Валерий увидел лестницу. Лестница была легкая, алюминиевая, раздвижная, и стояла она у забора примерно в том месте, где Лукьянов во время своего предыдущего визита оставил на штукатурке грязные следы. Увидев лестницу, Валерий вздрогнул: раньше ее здесь не было, и ее появление могло означать все что угодно – от засады, притаившейся по другую сторону забора, до обыкновенной забывчивости кого-нибудь из охранников. Забор, наверное, белили, убирали с него грязь, а лестницу убрать не удосужились… Да, скорее всего, так оно и было. Так или иначе, нужно было лезть наверх или возвращаться в трубу.

И Валерий полез.

Лез он очень осторожно, с оглядкой, и, добравшись до верха, долго смотрел вниз через гребень кирпичной стены, пытаясь понять, не скрывается ли засада в густых кустах черной смородины, росших по ту сторону забора. В том, что это была именно черная смородина, он не сомневался: ее густой аромат, который ни с чем невозможно было спутать, чувствовался даже здесь, наверху.

Валерий лег животом на гребень стены, как можно ниже опустил руку с лопатой и разжал пальцы. Послышался глухой металлический шорох, когда железный штык лопаты вонзился в рыхлую землю. Лукьянов спустил с забора ноги, повис на руках и, уже понимая, что без разбега назад ему не взобраться, зачем-то еще раз оглянулся через плечо на смутно белевший в темноте дом.