– Я бы сказал – никакая, – резюмировал он.

– Мне ее охарактеризовали как подлую серую мышь.

– Кто?

– Рита Беленькая. Я тебя с ней знакомила.

– Что еще она говорила?

Полина последовательно пересказала то, что узнала от Беленькой. Заодно припомнила случай, когда Маруха заняла Ритин стол.

– Как ты сказала? – остановил ее Дуло.

– Маруха…

Сергей всмотрелся в лицо Варовской.

– Маруха, – повторил он и понял, что это прозвище завершило картину.

– Ко мне сегодня приходила Еремкина, – сообщила Полина.

– Этой что от тебя надо?

– Поревновать, обругать, исполнить устрашающий ритуальный танец.

Сергей улыбнулся.

– По поводу Кириченко?

– Да, она обещала все рассказать тебе.

– Ничего не имею против.

– Пообещала, что мне будет еще хуже. Согласись, трудно представить ситуацию хуже той, в которой я уже нахожусь.

Сергей снова ее обнял.

– Не преувеличивай. Когда мы вместе, наша семья – броня.

– Семья… – Полина резко поникла. – Диана сказала, что у нас с ней много общего. Ни у нее, ни у меня нет детей. Я ответила, что в отличие от нее у меня есть шанс их завести.

– Жестоко, – Сергей отстранился. – Хотела сделать ей больно?

– Нет.

– Тогда зачем?

– Затем, что хочу ребенка.

– Мы уже говорили об этом.

– Знаю: если Бог даст – хорошо. Нет – вдвоем проживем. Я прекрасно помню тот день в больнице, когда в палату пришла врач…

Сергей забеспокоился.

– Прошу тебя… Не надо, не вспоминай.

– … Я запомнила каждое ее слово. – Полина подняла на мужа глаза, полные слез. – Она сказала: «Если только случится чудо». – Полина заплакала. – Но я хочу… Я хочу родить, хочу держать малыша в руках. Хочу обнимать, целовать его пальчики. Хочу-у-у…

Она зарыдала так горячо, что Сергею пришлось снова ее обнять и крепко прижать к себе.

В этот момент на экране появилась информация о новом письме в электронной почте.

– Прочти, – Сергей отпустил жену.

Полина вытерла слезы и кликнула мышкой.

– От Мякишевой.

– Что? – быстро спросил он.

– Здесь только одна фраза: «Это – Иванова Марина».

– Отлично!

– Забыла сказать главное. Когда Еремкина орала, она проболталась, что знает: рисунок снова украли.

Сергей опешил.

– Откуда?

– Я спросила, она стала врать, что этого не говорила. Потом пришла Рита, и мы закончили разговор.

– Значит, Еремкина знает о вторичной краже рисунка… А если знает она, знает и Кириченко… Мало того, что они замешаны в эту историю… – Помолчав, Сергей продолжил: – Они могут разболтать об этом в галерее. Варовский сообщит в Следственный комитет…

– Кажется, у нас неприятности, – подвела итог Полина.

– Вот видишь, я тебе говорил.

– Насчет того, что может быть еще хуже?

– Нет. Насчет того, что наша семья – броня. Ты сказала – у нас, и это для меня самое главное.

Суббота, 28 апреля 1945 года

Берлин

Этой ночью, возвращаясь к самолету, я проезжал по разрушенной Вильгельмштрассе и думал о том, что, несмотря ни на что, должен неукоснительно выполнять свой солдатский долг.

По взлетной полосе в темноте бродили солдаты, латая поврежденные участки полотна после бомбежки. Я поднялся в кабину. Со стороны Фербеллинерплатц послышались звуки мощных двигателей. Вскоре к самолету подъехали три танка «Тигр» и два полугусеничных бронетранспортера. На взлетной полосе зажглись красные сигнальные огни, и я понял, что должен готовиться к полету.

Немногочисленная охрана занесла в самолет багаж, состоящий из дюжины чемоданов и ящиков, разместив часть из них в салоне, другую часть в грузовых отсеках под полом кабины. Я снял шлем, встал с кресла пилота и вышел в салон, чтобы поприветствовать пассажиров.

На борт поднялось несколько человек, одетых в камуфляжные комбинезоны бойцов СС. На их головах были стальные каски. Я вытянулся по стойке «смирно», ко мне подошел человек с зачехленным противогазом, который висел у него на плече. Левая рука, державшая ремешок, тряслась крупной дрожью. Я знал этот тремор и, когда поднял глаза, узнал своего фюрера. Вытянув руку в приветствии, я собрался выкрикнуть положенные слова, но Гитлер сказал:

– Оставьте эти формальности, – пожал мою руку, одновременно передав клочок бумаги, оказавшийся именным чеком на получение двадцати тысяч рейхсмарок в Берлинском банке.

Пассажиры расселись в салоне, а я вернулся в кабину, надел шлем и пристегнул ремни. Рядом со мной расположился второй пилот. Перед взлетом я приказал ему внимательно смотреть по сторонам, чтобы вовремя заметить истребители противника. Путь предстоял долгий, при лунном свете, к тому же на бреющем полете. Еще в Рехлине мне пообещали эскорт истребителей «Мессершмитт БФ-109». Значит, они присоединятся к нам через несколько минут после взлета.

Дождь, моросивший с утра, прекратился. Двигатели были запущены, я стронул рукоятку тяги двигателя и толкнул ее от себя. Самолет с грохотом двинулся по отремонтированной полосе, начиная разбег. В течение ближайших ста метров «тетушка Ю» ускорилась незначительно, при этом раскачивалась так, что могла опрокинуться через нос вперед. Я взял немного рукоять на себя, потом постепенно стал увеличивать давление на нее.

В этот момент послышался треск, самолет будто споткнулся, левое крыло и нос пошли вниз. Я повернул руль управления, но машина не реагировала, превратившись в неуправляемого свирепого зверя. Все больше заваливаясь влево, она неслась к ближайшим домам. Левое крыло отвалилось, лопасти винта ударили по земле, движение замедлилось, после чего самолет развернулся и упал на бок, потом перевернулся на крышу.

Я повис вниз головой на привязных ремнях. Мне повезло, потому что ремни были затянуты. И все же я ударился головой о приборную доску и потерял сознание.

Очнулся я в темноте. Вокруг было тихо. Нащупав застежки ремней и повозившись немного, отстегнул их. Упав на плечо, ощутил острую боль. Понял, что сломал ключицу.

Нащупал в кармане фонарик, включил его, увидел, что второй пилот мертв. Ползком двинулся к выходу. В салоне никого не было. Вещей тоже не оказалось. Я выглянул из открытой двери и стал осторожно выбираться наружу. Светало. Отсюда хорошо просматривалась вся взлетная полоса. Резервного самолета на ней не было. Танки и бронетранспортеры тоже исчезли. Мне оставалось только догадываться, куда подевались пассажиры и все ли они живы. Не было ни тени обиды за то, что меня оставили висеть на ремнях в разрушенном самолете. Охрана скорее всего решила, что я, как и второй пилот, мертв. У них были другие приоритеты.