— Дело в том, что я не знаю, — выдаю шепотом. — Не понимаю.

Тарский резко возвращается к моим глазам. Впивается и замирает. Кажется хладнокровным и непоколебимым. Только я уже научилась улавливать незначительные знаки. Слышу и вижу, как глубоко дышит через нос с высокими подъемами грудной клетки. Словно завороженная, наблюдаю за тем, как сгущается во взгляде темнота.

— Я спокойна и благоразумна. Я не проблема, — произношу, как мантру.

Кого я пытаюсь убедить?

Нахмурившись, решаю непосильные задачи. А Тарский… Упирая локоть в колено, трет подбородок и вдруг улыбается.

Ослепляет. Закорачивает. Взрывает.

Что-то внутри меня разлетается искрами. Я ведь думала, что он красивый… Сейчас же попросту поражена величиной своего восторга. Хорошо, что лежу, иначе бы потеряла равновесие. Да я и сейчас куда-то проваливаюсь, теряя опору. В голове возникает шум. В глазах двоится.

Как я могу оставаться равнодушной, если вместе с радостью рвется наружу дикая тоска. Спину осыпает мурашками. Они, похоже, безумные фанатики бессмысленных странствий, неприкаянные. Это их способ жизни.

Отключите эту функцию! Позвольте спокойно дышать!

— Думаю… — надо что-то говорить. — Думаю, когда в Москву вернемся, пойти на какие-нибудь дополнительные курсы. Может, живопись, — пожимаю плечами в надежде, что это стряхнет напряжение. Никак не получается. Говорю простые вещи, а взглядами друг друга пожираем, будто я одежду с себя срываю. — Я когда-то хотела… Папа против был. Вот думаю… Еще бассейн не помешает. И может… Может, английский? Неплохо бы еще один язык выучить, — я все болтаю, а он все молчит. Неужели не понимает, что должен отвечать, чтобы развеять этот морок. — Что скажешь?

— Неплохие планы.

— А ты? Что делать будешь? Если сказал, что уйдешь от отца… Что дальше? Уже думал?

— Не могу с тобой это обсуждать.

— Почему? Ну, скажи! Сам авторитетом заделаешься, а? У тебя наверняка есть люди, которые за тобой пойдут… — размышляю, слабо скрывая волнение. — Папа, конечно, будет недоволен. Тут и гадать нечего! Да, — как будто сама с собой соглашаюсь. — И потом… Если вы срежетесь, не найдя компромисса… Если воевать будете… Если дойдет до кровавых разборок… Ты сможешь причинить мне вред?

Вот вроде бы спокойно меня слушает, а по глазам вижу, что неприятна ему эта тема. Она его даже злит, хоть он и сохраняет внешнюю невозмутимость.

— До этого никогда не дойдет, Катя, — не говорит, а чеканит слова.

— Мы сможем видеться? — не сдержавшись, спрашиваю то, что меня больше всего волнует.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Нет, Катя, мы не сможем видеться.

Ответ меня не то чтобы удивляет. Он меня шокирует и разбивает.

Тарский не выражает сомнения. Не оставляет вопрос не закрытым. Не дает ложных надежд. Выговаривает четко и уверенно, на одном дыхании.

Я цепенею, не зная, как реагировать и куда дальше двигаться.

Он меня размазывает.

Так паскудно я себя еще не ощущала. Кажется, что хуже просто невозможно. Когда удается без психов запереть эти эмоции в груди, понимаю, что чему-то все же научилась. Даже не плачу. Слезы подкатывают к глазам, заполняют на максимум, но так и не проливаются. Изнутри какая-то сухая заморозка шурует. Жжет и колет, нестерпимо болит. И все же не разлетается, как обычно. А как будто в комки собирается. Эти комки быстро превращаются в камни.

— Э-э-э… Я решила, что спорт — не мое. Полежу тут… Просто, — выдыхаю. И снова пытаюсь его отправить в спальню: — Ты иди. Я скоро.

Надеюсь, что Таир уйдет в спальню и позволит мне отдышаться. Но нет… Вместо этого он сгребает меня на руки и несет в спальню. Будто намеренно доламывает мое самообладание… Чувствую его, дышу им, загораюсь… Господи, да он буквально сваливает ту тонкую стену, которой мне только-только удалось оцепить свои чувства!

Если дам слабину сейчас, потом ведь будет хуже. Осознаю это и экстренно строю ограду заново.

Я смогу… Смогу…

Опустив меня на кровать, возвращается в гостиную, чтобы выключить телевизор и погасить свет. А я начинаю судорожно соображать, что должна делать, чтобы, оставаясь гордой, гуманной и благородной — и все это вместе, уберечь Таира от излишней эмоциональности своей взвинченной натуры.

Двинувшись на противоположный край постели, утыкаюсь лбом в стену. Глубоко вдыхаю и медленно-медленно выдыхаю. Буду лежать неподвижно, даже если придется делать это силой до самого утра.

Твердые шаги. Темнота. Тонкий скрип матраса.

— Спишь?

— Угу. Спокойной ночи, — по задушенному и сдавленному голосу, конечно же, понятно, что я от мира сновидений далека, как Юпитер от Луны.

Однако Тарский молчит. Никак не реагирует.

И хорошо…

…Следующая неделя проходит относительно легко. Мне удается полностью обуздать свои эмоции. Топлю в себе глупые обиды и тоску, едва они только посмеют вырваться. Настраиваюсь на позитив и умиротворение. Выхожу с Бахтияровыми в город. С Тарским общаюсь сугубо в случае крайней необходимости. В остальное время, даже если он находится дома, демонстрирую крайнюю заинтересованность выдуманными художественными мирами.

А потом… Таир возвращается домой мрачнее тучи.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

В тот день Тарский возвращается раньше обычного. Входит в квартиру и, будто черная грозовая туча, все помещение темнотой затягивает. Настроение, которое он раздает, словно радиоактивная станция, невозможно игнорировать.