– Как так-то?

– Чё вы его слушаете. Паникёр!

Ну-ну.

Стали нас строить шеренгой.

– Ты пророк? – спросил один пленный с выцветшими следами от треугольников на отвороте.

– Держать нас тут негде – нет огороженного периметра. Дотемна нас на место перегнать не успеют. Вывозить нас нечем. Вот геморрой им создался. Нет человека – нет проблемы!

– Ты так спокоен?

– А толку от волнений? Умирать страшно только первый раз.

Несколько отчаянных взглядов на меня, потом по сторонам. Я смотрел на направленные на нас стволы пулемётов.

– Бежать надо!

– Да, поздно уже. Их больше, чем нас!

– Бежим, облегчим им задачу! – опять оскалился я.

– А чему ты радуешься?

– Что война для меня кончится! Что рожи ваши мерзкие больше не увижу!

Они стали меня бить. Толпой. Ну, что. Правильно. Бить меня легче и безопаснее, чем немцев. Грохот пулемётных выстрелов, падающие на меня тела, кровь, крики, стоны, отчаянный вой.

Вдруг грохот прекратился. Мат-перемат на песьем лающем немецком, мат-перемат на русском.

Попытался прикинуться умирающим лебедем. Не вышло. Подняли, сунули в толпу. Блин, почти получилось! Какой был план – меня пока бьют, я ниже прицела пулемёта, заваленный телами, дожидаюсь ночи, линяю. Не вышло. Бывает. Плохой план.

Опять на меня направлена чёрная дырка пулемётного ствола. Веснушчатый мордастый немец с закатанными рукавами кителя неторопливо меняет змею ленты. Взгляд его спокоен, собран. Как будто он не отнял сейчас десяток жизней и не собирается отнять ещё несколько десятков, а перебирает требования-накладные.

– Ну, вот и закончился твой путь, Витя. Прощай, Родина! Прощай, небо! Прощай, земля! Любимая, я иду к тебе! Наконец-то! – шептал я, смотря на неторопливые облака.

Загрохотал пулемёт. Я стиснул зубы, ожидая, когда пули ударят в грудь. Подался вперёд, чтобы очередью меня не «сдуло».

Но ничего не произошло. Пулемёт смолк. Растерянный мордастый немец открыл затвор пулемёта. Заклинило? Бывает. Даже у таких надёжных машинок, как МГ-34.

На скорости лихо подлетел хромированный легковой автомобиль. Я уже начал чуть-чуть разбираться в местной автомобильной моде. Так вот – это было довольно крутое авто для этих лет. Старший из немцев на полусогнутых побежал к открывшейся дверце, оббитой изнутри красным бархатом. Или красной кожей? Выслушал, кивал, козырнул, махнул рукой, что-то проорал. Авто газанул, вспылил, умчал. Нас стали сгонять на дорогу. Тех, кого не дорасстреляли.

Так вот какой ты – рояль в кустах! Я – долбаный горец. Опять мне не удалось умереть. Пулемёт заклинило, какая-то шишка нашла для нас применение. Иди, Витя, твой путь не окончен. Квест не закрыт.

– Бывает же! – хмыкнул вертухай.

– Самому не верится. Да и ты не верь, оно проще будет, – ответил я ему.

– А потом что?

– Почти ничего. Пригнали нас в другой лагерь. Там нас гоняли железную дорогу чинить и вагоны разгружать. Кормили уже лучше. Правда, только тех, кто на работу ходить мог.

– А тебя? У тебя же рука была?

– А жрать-то охота! Ходил тоже на ремонт дороги. Шпалы и рельсы веревкой таскал. Как бурлак. Как ты думаешь – это является сотрудничеством с врагом?

– Хм-м. Даже не знаю.

– Вот. Видишь, я ещё и на немца пахал.

– Да, нет. Вот если бы ты к ним на службу перешёл. Предлагали?

– Заставляли.

– А ты?

– Смешной ты! Как ты думаешь, если бы я согласился, признался бы тебе?

– Бывает. Признаются. Они к немцам переходят, потом к нам перебегают.

– Нет. Там высокий входной порог.

– Что высокий?

– Чтобы немцам служить, надо своего грохнуть на фотокамеру.

– Да ты что? Вот суки!

– А ты?

– А меня так отметелили, что я кровью ходил. И нос опять сломали.

– Как же ты так?

– Чтоб сразу отстали от меня и не лезли ко мне с гнилью, я нахамил.

– Как?

– Спросил, что они будут делать, когда наши вернутся?

– И всё?

– Это тебе – всё. А им – больно стало. Потому они сделали больно мне.

Было там ещё кое-что, дознаватель ты доморощенный, но нет у тебя такого допуска. Там был Вилли. В той машине хромированной был Вилли. Он тут давеча сильно обломился – ему привезли труп Медведя. А он не поверил. Видно, знает, что Медведь из гордого скотландского клана Макклаудов, бессмертных горцев. Он давно просил всех пленных с этого участка фронта к нему направлять для сбора данных. Но, видимо, легендарный немецкий порядок всё же является больше легендой, чем порядком. Потому он лично мотался по отстойникам, допрашивая пленных с «Медвежьего котла».

Так он и расстрел наш остановил. Из пяти десятков, взятых немцами вместе со мной до собеседования с Вилли, дожили лишь семеро. Так получилось, что прежде чем заклинить, пулемёт прошил именно эту группу пленных.

Нас отсортировали от остальных, отогнали отдельно, заперли в сарае и по одному тягали на допрос. Обратно не возвращали. Я был предпоследним.

Дознаватель был в немецкой форме, но по-русски говорил без акцента. Опять то же – ФИО, номер части, и т. д. и т. п. Только потом дошли до самого интересного, когда вошёл заматеревший Вилли, – что я знаю об егерях и их командире Медведе.

Вилли, ты изменился. И не в лучшую сторону. Хромает – колено не работает, на руке – чёрная перчатка, вид бледный, нездоровый, безумный блеск в глазах. Если этот кокаинщик меня узнает, писец ежику.

Так, я – Ваня Кэноби. Играем по Станиславскому.

– Видел егерей. Хорошо воюют. Оснащены они хорошо. Ремни всякие. Карабины автоматические. Танки разные. Мы у них позиции постоянно принимали. Командира их видел. Большой такой. Как медведь. Куртка кожаная такая, укороченная. Слепой он.

– Слепой?

– Ну, очки у него такие, как у слепых – непрозрачные, чёрные. И морда вся обгорелая. В кепи ходил, а не в фуражке. Злой, как чёрт! Чуть не по его – сразу дерётся! И пулемёт постоянно таскает. В его руках пулемёт, как игрушка.

– Насколько близко ты его видел?

– Не, не близко. Эти пятнистые вокруг него постоянно крутятся, никого близко не подпускают.

– У тебя тоже пятнистые штаны.

– Хорошие. Были. У егерей выменял. Дорого. Шмат сала отдал, кисет самосада и одиннадцать банок американской тушёнки.