– Не смогу я. Сам иди.

Пётр недовольно запыхтел. Молчал долго. Но меня исправно тащил. И то – спасибо.

– Смотри, где идём! Глушь! – оглушительно шипел он. – Щас не рванём – пожалеем.

– Не смогу я. Брось меня. Я – обуза. – Покачал головой я.

Больно странным мне показался ты, Пётр.

И ассоциации ты вызвал тревожные – первоапостола тоже звали Пётр. С греческого – камень. А первосвященника звали Каифа. Тоже с их на наш – камень. А может, это – один человек? Приговорил учителя, основал новую структуру – Церковь, где и стал первосвященником. И изложил свою версию событий в нужном свете в своей версии Книги. Не, не любитель осин Иуда был падлой, а вот такие умники и красавцы.

– Вот тебя коротит! – обрадовал меня Громозека.

– Помог бы лучше, – мысленно огрызнулся я.

– Я же плод твоего больного разума. Чем я тебе помогу? – удивился Громозека.

– Пощупай этого болящего на носилках.

– А что с ним не так? – заинтересовался Громозека.

– Пятки его.

– Пятки? – Призрак умеет играть голосом удивление? Какие продвинутые у меня глюки!

– А ты присмотрись.

Призрак Громозеки зазевался и прошёл прямо сквозь одного из немцев. Немец споткнулся, удивлённо осмотрелся. Громозека скривился, как лимона в рот засунул. Фыркнул.

– Да, ладно! Духи – не материальны. Глюки – тем более. Чё вы тут мне ваньку валяете! – не поверил я.

Громозека презрительно отвернулся. Протиснулся сквозь пленных, неохотно уступающих ему дорогу.

– Ага, – крикнул он.

Я вздрогнул. Казалось, что на крик среагируют «электрики», но нет, они равнодушно «пасли» наше стадо.

Громозека исчез и появился за моим правым плечом.

– Уважаю, командир. Я думал, что тебе совсем мозги в гоголь-моголь взбило. Неужели только пятки?

– Ну, не только. Ты же мой глюк, значит, должен помнить, как немцы поступали с теми, кто не хотел или не мог идти.

– Есть такое. Решали быстро и просто. По-немецки, рационально – в расход.

– А этот особенный? А почему?

– Точно! А ещё этот мутный «Тагил» нарисовался.

– Должны быть ещё. Тут, по ходу, опять театрализированная постанова намечается со мной в главной роли. Будем посмотреть.

– Командир, как ты допетрил до этого?

– У меня хорошие учителя были. Привет им передай.

– Кому? – не понял или сделал вид, что не понял, Громозека.

– Кремню, Кельшу.

– Кельшу не получится. Жив он.

– И то – радость! Какую постанову они разыграли со мной. Блин, одного не пойму – зачем было организовывать такой Голливуд ради какого-то контуженого?

– А разве Кремень ошибся? Он никогда не ошибался.

– Никогда. А его гибель?

– А ты разве не знаешь, смерть – это не конец.

– Знаю, – вздохнул я.

– Просто иногда наиболее отличившихся отзывают на повышение досрочно. Так что и ему я не могу привета передать. Он – далеко.

Громозека вздохнул, отвернулся, просипел:

– А я застрял здесь!

– Сам виноват!

Зная, как больно ударят мои слова, всё же сказал их. Потому, что зол был на него. Смертельно обижен. Убил бы. Громозека повернулся ко мне спиной, показывая развороченные раны, демонстрируя этим, что убить его не получится – уже не получится.

– Пошёл ты! – рыкнул Громозека.

– Сам пошёл, глюк позорный!

Громозека и правда растворился в воздухе, как дым от сигареты. Гля! Как же хочется курить!

На мои допросы собиралось уже прилично зрителей. Громозека считает, что я – хороший рассказчик. А местные не избалованы соцсетями и прочими интернетами. Информационный голод. Хотя вот командир авиаподразделения называет их «байками Мюнхгаузена». Но, проводит всё свободное время тут. И глаза горят. Народ просит зрелищ? Будем удовлетворять запросы потребителей! Будут вам «истории, основанные на реальных событиях».

Теперь у меня уже трое «опекунов». К Петру-Тагилу присоединился крысоподобный мерзкий типчик, про которых у нас говорили – чмо. И молодой вихрастый улыбчивый парень. Он сразу сообщил, что он тут проездом, что плен – не надолго. Он многое о себе успел растрепать. Потому что трещал без умолку. За что и стал называться Авторадио.

Якобы он из казаков, в армии не был. Загребли немцы его «заодно». «Случайно». Как призывного по возрасту. Но цитирую: «Немцы – цивилизованный народ, разберутся». Тут я ухмыльнулся. Да и Пётр – тоже.

У парня, правда, был ещё один выход – я слышал, что немцы из изменников-казаков формировали целые дивизии. И использовали их по прямому назначению – как мясо. Но, я не собирался ему помогать скользить по этой наклонной.

А Крыс молчал. Просто тёрся рядом. Шестерил. И всё – молча. Блин, но морда у него – так и хочется пнуть!

За время пути было две попытки побега. Одна – совсем неудачная, всех поделили на ноль прямо у нас на виду. Вторая – с неизвестной концовкой. Десяток тел остывали у дороги, десятка полтора убегали зарослями от ловчей команды с двумя собаками.

Лагерь был прямо санаторием! У каждого отряда – отдельный блок. На двух человек – одна шконка. Лазарет, где мясниками работал пленный медперсонал. «Отдыхающих» лечили профилактическим трудом на станции и путях-дорогах, как железных, так и обычных. Отсюда такая забота о пленных. Кто ходил на «работы», там, на месте, получали дополнительное питание.

Моей рукой занялись. Оказалось, всё плохо. И «лепила» не понимал, почему я ещё жив – началась гангрена. Бывает! Я тогда, год назад, тоже с гниющей раной на груди геройствовал. Почему-то кровь моя не заражалась. А должна была. Меня только тошнило, лихорадило и глючило. А должно было убить.

Как тяжелого больного, меня поместили в этот лазарет.

Лазарет – такой же барак, но белённый извёсткой. Чтобы наши не бомбили, на крыше был нарисован большой крест.

И не бомбили. Станцию – бомбили, а лагерь – нет. Все думают, что из-за креста. Ща-аз-з! Какой смысл тратить на вас и так невеликий запас бомб? Сами передохнем. А станция – другое дело. Там антрацит грузился круглосуточно. А антрацит – такая штука, без которой воевать тяжело. Не выплавить железа без коксующегося угля. Вот и работали тысячи бесплатных рабочих на обслуживании этого процесса. Грузить, ремонтировать путь, разгребать завалы. Много где нужны руки, готовые за скудную пайку горы свернуть.

Насколько я помню, где-то в этих краях хулиганили подростки «Молодой гвардии». Если это не выдумка пропагандистов. Потому на них никакой надежды. И партизанить тут сложно. Нет тут бескрайних и глухих лесов. Негде тут затеряться, отсидеться, переждать ярость немцев. А городское сопротивление подпольщиков… Это как воспетое легендами французское Сопротивление – оно есть, о нём все знают, но особого дискомфорта от него немцы не испытывали. Не больше, чем от блох, что терроризировали всех на этой войне. Профилактические зачистки на время снимали противный зуд.