– Вы… то есть… Я могу взять это?

– Почему нет, черт возьми! – говорю я.

Пока Джейкоб завороженно разглядывает карточку, я беру его за локоть и веду в камеру. На этот раз он не взбрыкивает от моего прикосновения. Он его даже не замечает.

Однажды меня вызвали на место самоубийства. Оставшийся присматривать за детьми сестры, десятилетними мальчиками-близнецами, полными оторвами, парень наглотался снотворного. Племянники не смогли добудиться своего дядю и решили позабавиться над ним. Они измазали его лицо взбитыми сливками из баллончика и положили вишенку ему на нос. Ее я увидел первой, как только взглянул на тело, лежащее на полу в гостиной.

Дети не поняли, что их дядя умер.

В конце концов им это, конечно, объяснят. Однако, сделав свою работу, я много думал об этих близнецах. Знаете, после того как дети все поняли, они сразу стали другими. Вероятно, я был одним из последних, кто видел этих мальчиков детьми, для которых смерть пока еще ничего не значит.

Вот что мучает меня по ночам. Не найденные трупы, а живые люди, встреченные в ходе расследования и оставленные позади.

Когда я запираю Джейкоба в камеру, он не реагирует, и это пугает меня больше, чем его прежнее буйство.

– Я приду за тобой. Закончу работу с бумагами, и тогда мы поедем в суд. Хорошо?

Джейкоб не отвечает. В правой руке он сжимает карточку с отпечатками пальцев, левой постукивает по бедру.

– Может, сядешь? – предлагаю я.

Вместо того чтобы сесть на скамью, Джейкоб опускается на бетонный пол.

В потолок встроена камера, так что за сидящими в камере постоянно кто-то следит. Мне нужно срочно заполнить бумаги, это занимает целую вечность, но я заворачиваю в диспетчерскую – посмотреть на мониторы. Десять минут Джейкоб не двигается, если не считать подергивания руки. Потом очень медленно отодвигается назад, сидя на попе, и прислоняется спиной к стене в самом углу камеры. Губы его шевелятся.

– Что он там бормочет, чтоб его? – спрашиваю я диспетчера.

– А я почем знаю.

Выйдя из диспетчерской, я приоткрываю дверь в КПЗ. Голос Джейкоба едва слышен:

Я распахиваю дверь и вхожу. Джейкоб продолжает петь. Голос его звучит то выше, то ниже. Стук моих каблуков по бетону подхватывает эхо, но Джейкоб не замолкает, даже когда я останавливаюсь по другую сторону решетки, прямо напротив него, скрестив руки на груди.

Он исполняет припев еще два раза и только после этого останавливается. На меня не смотрит, но по тому, как расправляются его плечи, ясно: он знает, что я рядом.

Вздыхая, я понимаю, что не оставлю этого ребенка здесь одного. И мне не управиться с документами, если я не представлю это Джейкобу как еще один урок по работе полиции.

– Ну что, ты когда-нибудь заполнял форму первичной регистрации?

Услышав угрозу детектива взять под арест Эмму Хант, если она не прекратит кричать, я резко избавляюсь от паники, вызванной предыдущей его фразой: «Потом мы отвезем его в суд для предъявления обвинения».

Что мне, черт возьми, известно о судебной процедуре предъявления обвинений?!

Я выиграл пару гражданских судебных процессов. Но уголовный суд – это совершенно другой зверь.

Мы едем к зданию суда в машине Эммы, но до того развернулась драма. Она не хотела покидать полицейский участок без Джейкоба. Мне удалось вывести ее оттуда, только указав на точку, куда доставят сына.

– Я должна быть с ним, – говорит она, проезжая на красный. – Я его мать, ради бога! – Эти слова словно задевают в ней какую-то болезненную струну, Эмма морщится. – Тэо. О боже мой, Тэо!.. Он ведь даже не знает, что мы здесь…

Я не знаю, кто такой Тэо, и, честно говоря, у меня нет времени разбираться в этом. Все мои мысли заняты тем, где я должен стоять в зале суда. Что я скажу? Кто будет говорить первым: я или прокурор?

– Это совершенное недоразумение, – твердит Эмма. – Джейкоб никогда и мухи не обидел. Он не может быть виновным.

На самом деле я не знаю, в какой зал идти.

– Вы, вообще, слушаете меня? – спрашивает Эмма, и я понимаю, что, вероятно, она задала мне какой-то вопрос.

– Да, – наобум отвечаю я, зная, что у меня есть пятьдесят процентов на попадание в точку.

Эмма прищуривается.

– Налево или направо? – повторяет вопрос она.

Мы остановились у знака «Стоп».

– Налево, – бормочу я.

– Что происходит во время предъявления обвинения? – спрашивает Эмма. – Джейкобу ведь не придется говорить?

– Нет. Говорит адвокат. То есть я. Вся суть этой процедуры в том, чтобы зачитать обвинения и установить сумму залога. – Это я, по крайней мере, помню из обучения в школе права.

Но про последнее лучше было не упоминать.

– Залог? – переспрашивает она. – Джейкоба что, посадят в тюрьму?

– Не знаю, – с предельной честностью отвечаю я. – Давайте не будем забегать вперед.

Эмма паркуется на площадке перед судом:

– Когда его привезут сюда?

На этот вопрос у меня тоже нет ответа. Мне ясно только, что уже конец рабочего дня и, если детектив Мэтсон не оторвет зад от стула и не поторопится, Джейкобу придется провести ночь в окружной тюрьме, но Эмме этого я ни за что не скажу.

В здании суда тихо; рассмотрения дел на сегодня в основном завершены. А мое только начинается, и мне необходим краткий курс по уголовному праву, прежде чем моя клиентка обнаружит, что я мошенник.

– Подождете здесь? – предлагаю я Эмме, указывая на кресло в вестибюле.

– А вы куда пойдете?

– Сделать… гм… кое-какую бумажную работу: заполню пару необходимых форм до приезда Джейкоба, – отвечаю я, пытаясь выглядеть как можно более уверенным, и прямым ходом несусь в канцелярию.

Как медсестры в больницах обычно знают больше, чем врачи, так и в суде, если вам нужно получить ответ на вопрос по делопроизводству, потратьте время лучше на то, чтобы подмазаться к рядовым клеркам, чем к судьям.

– Добрый день, – говорю я невысокой темноволосой женщине, которая пристально смотрит на экран компьютера. – Я пришел на вынесение обвинения по уголовному делу.

Она бросает на меня быстрый взгляд и говорит без тени эмоций:

– Вам повезло.

Мой взгляд падает на табличку с именем у нее на столе.

– Дороти, вы не подскажете мне, в каком зале будет разбираться дело?