Жена Джереми знает, что он что-то скрывает от нее в дальнем уголке сознания, – это заметно только по пустоте, которую оставляет в том месте его потрепанный ментальный щит, – но с тех пор, как начался этот медицинский кошмар, он не желает делиться с ней многим, и она предполагает, что супруг утаивает от нее еще один неутешительный прогноз.

Что же касается Джереми, то долго скрываемый и постыдный факт варикоцеле инкапсулировался в его сознании до такой степени, что рассказ о нем кажется просто немыслимым. Кроме того, теперь это бессмысленно… Детей у них уже не будет.

Тем не менее в тот вечер, когда Бремен один едет в Барнегат-Лайт, чтобы поделиться океаном и звездами с лежащей на больничной койке Гейл, он решает во всем признаться. Рассказать о промахах и проступках, которые прятал все эти годы, – открыть двери и окна в душной комнате, которая слишком долго оставалась запертой. Он не знает, как отреагирует Гейл, но понимает, что эти последние дни, которые им суждено провести вместе, не будут такими, как должны, если он не будет с ней абсолютно честным. У Джереми есть несколько часов, чтобы подготовить свою исповедь, потому что Гейл много времени спит под воздействием лекарств, недоступная для телепатического контакта.

Но потом, перед самым рассветом в тот уикенд на Пасху, он засыпает, а когда просыпается, будущего уже нет – нет даже нескольких последних дней с Гейл. Пока Джереми спал, она достигла утеса.

Одна. Испуганная. Лишенная возможности в последний раз прикоснуться к нему.

* * *

Да, эта идея смерти мне чрезвычайно интересна. Я вижу ее глазами Гейл… как шепот из тьмы под кроватью… Я вижу ее, как теплые объятия забвения и освобождения от боли.

И еще я вижу ее, как нечто близкое и приближающееся.

Она меня интересует, но теперь, когда мне столько открылось, когда занавес раздвинулся так широко, меня немного разочаровывает, что все может исчезнуть и театр опустеет раньше последнего акта.

Бремену нравилось в Лас-Вегасе – месте, где не было ночи, не было тьмы, а нейрошум не знал границ между предпоследними, бездумными приступами вожделения и жадности – и последней, яростной концентрацией на цифрах, формах и шансах. Джереми нравилось здесь, в месте, где не нужно выходить на яркий солнечный свет, а можно существовать лишь в теплом свечении хрома и дерева никогда не тускнеющих светильников, среди вечного смеха и движения.

Иногда он жалел, что рядом нет Джейкоба Голдмана, – ему хотелось, чтобы старик почувствовал эту в высшей степени осязаемую реализацию их исследований, место, где волны вероятности сталкиваются и коллапсируют каждую секунду каждого дня и где реальность в такой степени нематериальна, в какой ее может сделать нематериальной человеческий разум.

Джереми провел неделю в городе посреди пустыни и наслаждался каждой секундой, пропитанной жадностью, грязными мыслями и темными инстинктами. Здесь он мог возродиться.

* * *

Джип он продал какому-то иранцу на Ист-Сахара-авеню. Иранец был на седьмом небе от счастья, получив средство передвижения за последние двести восемьдесят шесть долларов, и не спросил о таких мелочах, как документы на машину или регистрация.

Сорок шесть долларов Бремен потратил на номер в гостинице «Трэвел инн» неподалеку от центра города. Он проспал четырнадцать часов, а потом принял душ, сбрил остатки бороды, надел самую чистую из своих рубашек и джинсы и начал обход расположенных в центре казино: «Леди Лак», «Сандэнс», «Хорзшу», «Фор куинс» и, наконец, «Голден наггет». В начале вечера у него было сто восемьдесят один доллар и шестьдесят центов. К утру – чуть больше шести тысяч долларов.

Последний раз Джереми играл в карты еще в колледже – по большей части в бридж, – но помнил правила покера. Не помнил он другого – исключительной, сходной с дзеном сосредоточенности, которой требовала игра. Острые лезвия внешнего нейрошума притуплялись за покерным столом из-за еще более острой, как луч лазера, концентрации мысли, которая его окружала, из-за почти полного погружения в математические перестановки, вызываемые каждой ставкой и каждой новой картой, а также концентрацией самого Бремена, которому требовалось во всем этом разобраться. Игра в пятикарточный стад похожа не на одновременный просмотр шести телевизоров, настроенных на разные каналы, а на попытку читать полдюжины сложных технических инструкций, в которых одновременно переворачивают страницы.

Партнеры у Джереми были самыми разными: профессиональные игроки в покер, заработок которых зависел от их искусства и мышление которых было таким же дисциплинированным, как у математиков-исследователей, коллег Бремена; талантливые новички, у которых искреннее удовольствие от игры с высокими ставками смешивалось с жаждой удачи; а иногда и простаки, толстые, счастливые и глупые… даже не сознающие, что сидящие за столом профессионалы просто разводят их.

В свою вторую неделю в Лас-Вегасе Джереми обошел все казино на Стрип – и в каждом помещал на депозит в сейф достаточно денег, чтобы ему выдавали бесплатный входной билет и считали крупным игроком. Потом он неспешно шел в зал для игры в карты и стоял среди зрителей, изредка поглядывая на экраны кабельного телевидения, на которых отражался ход игры. Для походов в казино Бремен купил пиджаки от «Армани», которые можно носить с шелковыми рубашками с расстегнутым воротом, льняные слаксы за три сотни долларов, которые мялись от одного взгляда, золотые часы «Ролекс» – и не одни, а целых двое, лоферы от «Гуччи» и стальной чемоданчик для переноски наличности. Ему даже не пришлось покидать гостиницу, чтобы экипироваться.

Бремен искал удачу и нашел ее в «Сёрку-Сёркус», «Дюнз», «Сизарз пэлас», «Лас-Вегас Хилтон», «Аладдин», «Ривьера», «Боллиз грэнд», «Сэмз таун» и «Сэндс». Иногда ему попадались знакомые лица профессионалов, которые переходили из одного казино в другое, но чаще это были игроки, предпочитавшие играть в своем любимом казино за столом со ставкой сто долларов. Атмосфера в зале для игры в карты была такой же напряженной, как в операционном блоке больницы: тишина и сосредоточенный шепот лишь изредка нарушались громким голосом взволнованного новичка. Джереми выигрывал и у новичков, и у профессионалов, следя за тем, чтобы чередовать выигрыши и проигрыши, и постепенно увеличивая выигрыш таким образом, чтобы его можно было приписать удаче. Вскоре профессиональные игроки стали обходить его стол стороной. Бремен продолжал выигрывать, зная, что удача предпочитает телепатические способности. «Фронтир», «Эль Ранчо», «Дезерт инн», «Кастуэйз», «Шоубоут», «Холидей инн»… Джереми передвигался по городу, словно пылесос, стараясь не высосать слишком много с одного стола.

В отличие от других игр, даже в блэкджек, где игрок соревновался с игорным заведением и принимались строгие меры против жульничества, подсчета карт или определенных «систем», за игроками в покер наблюдал только крупье. Время от времени Джереми бросал взгляд на зеркальный потолок, куда, вне всякого сомнения, была вмонтирована камера, записывающая игру, но, поскольку игорный дом получал процент от суммы, выигранной победителем, он знал, что в отношении него вряд ли возникнут подозрения.