На несколько долгих секунд они стали одним целым.

Он даже не подумал о том, что наконец стал мужчиной.

Какие глупости. У него никогда не было сомнений в своей мужественности, в своем месте в мире, своей роли в нем.

Нет, ему в голову пришло мысль о том, какое благословение разделить этот миг с Сарой. Они были одним целым, испытывали всю полноту, завершенность.

Он не переставал думать о ней с того самого мига, как пересеклись их пути. Теперь он понял почему.

Все дороги его жизни вели его к ней.

Сара не могла двигаться. Она едва дышала.

Она думала, что знает, что такое соитие мужчины и женщины. Но теперь она с изумлением поняла, что, прожив в браке столько лет, не имела об этом никакого понятия.

Гэвин превратил ее в существо, наполненное светом, эмоциями, чувствами. В его руках она и вправду была Сиреной.

Ее тело вибрировало чувством совершенной полноты, и она хотела, чтобы оно не прекращалось.

Он отодвинулся, выходя из нее, и она, словно цветок за солнцем, повернулась к нему, прижавшись к его телу.

Он провел губами по ее волосам. Она крепко держала его, прижав ладони к его спине, и изумлялась тому, насколько они разные. Он был твердым там, где она была мягкой, и все же они идеально подходили друг другу.

Ее душу наполнили мир и гармония. С ним ей было спокойно. Она могла ему доверять. Она верила в него. Она поцеловала его плечо. Его кожа была теплой. Она чувствовала, как по ней движутся, напрягаясь и расслабляясь, мускулы. От запаха его тела ее сердце учащенно забилось. Она провела рукой по повязке на его руке — как бы ей хотелось излечить его своими поцелуями.

Когда она пошевелилась, он разомкнул объятия. Она поднялась и села на кровати, поджав под себя ноги.

Не сводя с нее глаз, Гэвин следил за каждым ее движением. Он восхищенно положил ладонь ей на грудь.

— Что же теперь? — спросил он умиротворенным и счастливым тоном, отражая голосом то, что было и у нее на душе.

— Можем прервать наше воздержание, — ответила она, в то время как он обрисовывал ее сосок большим пальцем.

Она оглядела его большое тело, заполнившее кровать, и увидела, что он снова возбуждается. Это наполнило ее гордостью. Гэвин вел себя так, словно его восхищала каждая клеточка ее тела.

— О, — сказала она, наклоняясь так, чтобы ее грудь легла ему в руку, — мы можем попробовать еще раз. Посмотрим, не упустили ли мы чего-нибудь важного.

— Я не против попрактиковаться, — ответил он и, обхватив ладонью ее шею, притянул ее к себе для поцелуя.

И они практиковались. Весь этот день, и следующий тоже.

Комната в отеле «Кларендон» стала их святилищем.

Когда Сара упомянула, что ее тело уже стареет, что ей тридцать четыре, он расхохотался и назвал ее прекрасной.

Прекрасной.

Раньше Сара никогда так о себе не думала. Она считала, что с таким кричаще-ярким, немодным цветом волос не может быть по-настоящему красивой, — но когда она была с ним, то верила, что действительно прекрасна.

По-настоящему же ее изумило то, что когда она, решив начать делать копии пьесы для актеров, села за стол, то он уселся рядом и принялся помогать. Он не лгал ей, говоря, что ему понравилась ее пьеса, и часто задавал ей вопросы о персонажах, свидетельствующие о его глубоком понимании.

И в перерывах они занимались любовью. Чудесной, умиротворяющей их души любовью.

Однако прятаться вечно было невозможно.

Кроме того, у них обоих было много дел. Он намерен был вернуться к политическим вопросам, а она была решительно настроена ставить свою пьесу. Гэвин поощрял и поддерживал ее. Он сказал, что восхищен ее способностью оставаться самой собой. Ее душа привлекала его не меньше, чем тело.

Тальберт, разумеется, был уволен. В тот же день, когда произошла дуэль, Гэвин увиделся с секретарем и отправил письмо с требованием отставки Ровингтона с поста Председателя Комитетов. Казалось, он совершенно не сожалел о содеянном. Сара понимала, что он будет делать то, что считает необходимым.

А это означало, что однажды он прекратит их отношения. Однако впервые в жизни ей не хотелось беспокоиться о будущем. Она хотела жить настоящим и проводить ночи в его объятиях, не испытывая ни сомнений, ни страхов.

Теперь она была любовницей.

Если она позволяла себе задуматься обо всем, что с ней происходило, ей становилось стыдно. Это было то самое, что она обещала себе не делать.

Но все же она поняла, что у нее недостает силы воли бросить Гэвина.

И ее чувство к нему не имело никакого отношения к одежде, которую он заказал для нее у миссис Хилсман, или к дому, который он приобрел на ее имя недалеко от ее прежнего дома на Малбери-стрит и совсем рядом с театром Бишопс Хилл. Нет, ее чувства было гораздо глубже и сильнее, чем эти подарки.

Он давал ей чувство безопасности, спокойствия. Благодаря ему она осуществляла свою мечту.

Сара обнаружила, что каждый раз с нетерпением ждет, когда он постучит в дверь. Ей было приятно чувствовать на себе вес его тела, она обожала свернуться калачиком в его объятиях. Чем бы он ни был занят вечером, ночью он всегда приходил к ней.

Сара стала понимать, что вызывает у него смех, и любила делиться с ним самыми лакомыми моментами дня, чтобы видеть, как он улыбается.

Конечно, он настаивал на том, что ей нужны горничная, дворецкий и повар, но когда она отказалась, то он нанял только одну прислугу, чтобы убирать дом. Больше Сара ничего не хотела. Она готовила сама, и самыми прекрасными моментами для нее были вечера, когда он мог поужинать с ней. Они сидели за кухонным столом, у огня. Она узнала, что он неприхотлив в еде и любит бифштекс с кровью.

Ее дни тоже были насыщенными. Она планировала премьеру в сентябре. На подготовку оставалось совсем немного времени.

Гэвин вел себя так, словно ему доставляли большое удовольствие ее истории о том, как прошел ее день. Он всегда поддерживал и поощрял ее, чего она никак не ожидала. Все остальные мужчины в ее жизни, наоборот, подавляли ее и отбивали охоту откровенничать.

— У меня никак не получается найти актрису на главную роль, — призналась Сара однажды за ужином. — Те, которые подходят идеально, заняты в других пьесах, а тем, которые читали мне роль, не хватает какой-то… — Она умолкла, словно пытаясь подобрать верное слово, и в этом тоже была сложность. — Эта вдова Перегрин — смелое создание, обладающее большой выдержкой. Если изобразить ее слишком суровой, то она не понравится публике. Значит, ей нужно быть мягкой, но я хочу, чтобы она излучала интеллект.

— Почему бы тебе самой ее не сыграть? — предложил Гэвин.

— Я не могу. Я постановщик пьесы.

— Но многие мужчины-постановщики еще и исполняют главную роль. Разве не так ты мне рассказывала?