Но за пределами дома все оказалось так просто.

Едва он ступил за дверь, как ему показалось, что душа распрощалась с телом и улетела куда-то ввысь, а плоть, ведомая чьей-то невидимой рукой, продолжает двигаться вперед. И лишь удивление Оливии, ее вскрик вернули его душу в тело. «Ходунки», – пошутил он.

Шутка! Его поразила собственная легкость. Несколько сложных запутанных мгновений Марвик вспоминал ту старую часть себя, которая никогда не терялась, не огорчалась. На улице все так просто, ничто не давит ему на грудь, никакой паники. Он идет к Оливии…

Конечно, он идет к ней. Это даже не удивляло его. Ему казалось, что он идет к ней долгие месяцы. Разумеется, она была в саду.

Когда он смотрел на нее на свежем воздухе, ему казалось, что он просыпается после долгого сна. Пока они говорили, трудность первого шага, казалось, куда-то исчезает, превращаясь в давнюю историю, с невнятными началом и концом, как воспоминание двадцатилетней давности. Что так долго держало его в доме? Свежий воздух подействовал на него, как удар током, он был резок и силен, как запах крепкого алкоголя, проникший в нос, как вкус спиртного, обжегшего горло, грудь.

Оливия прекрасна! Сад чудесен! Он однажды целовал ее и мог бы сделать это еще раз. Но она заслуживает лучшего – внезапно он это понял, потому что именно она вытащила его из дома, и это к ней и только к ней он должен идти.

Она первой вышла из сада и задумчиво оглянулась на него от двери, чтобы убедиться, что с ним все хорошо. Ее великодушие, ее добрый нрав сразу понравились герцогу, а она не должна ему ни взгляда, ни чего-либо еще. Спаси ее, господи, от нее самой!

– Со мной все будет хорошо, – сказал Марвик, а она покраснела и сделала вид, что не понимает, что он имеет в виду. Потом Оливия очень быстро пошла вперед и вскоре скрылась в полумраке дома.

Через минуту он последовал за ней, намереваясь подняться наверх, закончить письмо брату и, возможно, предложить тому встретиться. Но в доме так темно. Неожиданно герцогу пришло в голову, что темнота может поглотить его вновь. Где Оливия?

Он отпускает ее – ради ее же блага. И он должен сделать это сам.

Но вместо этого Марвик вдруг обнаружил, что стоит в вестибюле, у парадной двери. Швейцар вскочил и оторопело уставился на хозяина. Герцог сам открыл дверь.

Спустившись по ступенькам, он оказался на тротуаре. С какой легкостью мир, который Марвик покинул, снова принял его. Герцог рассмеялся. Земля под его ногами была надежной, а ступни, лодыжки, гибкие колени и бедра так и жаждали принять вызов. С минуту Аластер стоял на нижней ступеньке, обводя взором пустой парк и дома с закрытыми ставнями на противоположной стороне улицы. Его соседи, разумеется, уехали на зиму. Шотландия, Италия, Канны… Если бы у него было желание, он поступил бы так же.

Нет, это слишком. Пока что он будет думать только об этом квадратном квартале и обо всем, что открывается его взгляду.

Перейдя улицу, Марвик вошел в парк. Оказавшись в тени вязов с голыми ветвями, он сел и стал наблюдать, как ветер играет в траве, которая почему-то оставалась зеленой, хотя вся листва с деревьев облетела. Птица не умерла. Да и сад тоже. На ветвях по-прежнему жили другие птицы. В траве ползали жуки. Из кустов около стены выскочил кролик, когда миссис Джонсон спросила, нужно ли ей присутствовать при собеседовании.

Она заслужила уважение. Марвик найдет ей отличное место и уберет ее с глаз долой как можно скорее – возможно, даже сегодня, и для нее это не будет так уж скоро. Для нее – не для него.

Над его головой пролетела стая птиц, направлявшихся в теплые края.

Человек с предрассудками решил бы, что это Оливия вернула птицу к жизни. Несколько веков назад ее могли бы назвать ведьмой.

Глубоко вздохнув, герцог заставил себя прогнать из головы мысли о ней. Он стал думать о собственном доме, возвышавшемся перед ним, о его мрачном, но элегантном внешнем виде. Поместье было таким же еще в детстве Аластера. С виду оно выглядело так же, как и все за последнее время, когда внутри него происходил полный хаос. При этом его лицо, обращенное к миру, оставалось неизменным. Случайный прохожий и не заподозрил бы, в каком состоянии находится человек, живущий в этом доме. Марвик осознал это с некоторым удивлением.

Хорошее лицо у этого здания. Темный кирпич, сверкающие окна, горгульи по углам.

Находясь в доме, Оливия служила его талисманом против тьмы. Но она не принадлежит Аластеру, чтобы он мог оставить ее при себе. Она заслуживает хорошей жизни, доброго человека, достойной договоренности о том, что для нее важно. Но, если она останется, – о господи! – он погубит ее: он с готовностью, свирепостью, радостью немедленно…

Герцог встал. Он хотел было пройтись дальше, но потом передумал, так как чувствовал себя рядом с домом в большей безопасности. Марвик снова взглянул на него, и ему казалось, что он смотрит на себя самого, а мощь дома придавала силы и ему.

Рядом остановился наемный экипаж. В нем сидел единственный пассажир – женщина в траурном платье, согнутая годами. Увы, это не миссис Райт. Та отказалась занять старое место – она предпочла предложенную Марвиком пенсию, на которую собиралась поселиться в Шропшире. Но она порекомендовала старую приятельницу, лишившуюся жилья, когда умер ее племянник. Эту женщину звали миссис Дентон.

Миссис Дентон не заметила герцога, поднимаясь по ступеням к дому. Она была толстой, как бочонок, – такой и следует быть экономке. Он предложит ей место, чтобы сделать любезность миссис Райт в качестве компенсации за собственное поведение.

Но главное, он предложит ей место, потому что не хочет этого делать. Он примет ее на работу ради Оливии Джонсон.

* * *

Оливия начала обыск спокойно, даже слегка оцепенело. Она не хотела без необходимости взламывать сундук, к тому же количество бумаг, увеличившееся на ночном столике за то время, что она не была здесь, требовало еще одной полки в книжном шкафу. Но пока она искала, не замечая того, что смела на пути, и разбросанных по полу бумаг, ее действия стали совсем иными. Оливия рылась в бумагах так, словно ее охватила какая-то молчаливая, скрытая истерика.

Это был сущий ночной кошмар. Предавать Марвика, воровать у него… Надо сделать все как можно быстрее. Неизвестно, сколько продлится собеседование. Он может появиться в любую минуту. Или Викерз. Или Джонз.

Коллекция на ночном столике оказалась бесполезной. Оливия подошла к шкафу, куда стопкой были в беспорядке свалены новые бумаги; какие-то из них оказались засунутыми между томами Мелвилла и Аврелия, Платона и Сервантеса. Вытащив очередную пачку, Оливия отшатнулась, узнав почерк. Он принадлежал покойной герцогине.

Она быстро просмотрела письма, чтобы убедиться, что все они одного рода. Она старалась не вдумываться в слова, но невольно обратила внимание, что ни одно из них не обращено к герцогу.

Господи, что же он должен был чувствовать, читая эту грязь? В письмах к Бертраму герцогиня хвасталась, с какой легкостью ей удавалось выуживать из Марвика политические тайны; как ее единственный выкидыш настолько напугал герцога, что он никогда не возражал, если она хотела спать одна; как у него не возникало и тени подозрения, если она отправлялась развлекаться куда-то без него. Герцогиня называла мужа доверчивым дураком-импотентом.