Марбод засмеялся.

– Потому что он – шакал, как все торговцы. Хочет быть подальше от схватки и думает, что кто бы ни победил на Весеннем Совете – он получит свой кусок. А на самом деле, кто бы ни победил, – он получит коленом под зад.

– Господин, – сказал верный Илькун, указывая на далекий освещенный залив. – Ваш обидчик сейчас на своем корабле. Прикажите мне отомстить.

В маленьком доме у городских ворот хозяин хлопотал, уставляя стол лучшими блюдами.

– А где Лива? – спросил он служанку. Лива была дочерью Илькуна.

Служанка смутилась. Илькун вскочил и выбежал в соседнюю комнату.

– Никуда ты не пойдешь, – услышал Марбод через мгновение за перегородкой. – Господин в доме – женщина должна служить ему за столом и в комнатах.

Марбод отставил непочатую чашку и шагнул в соседнюю горницу. Девушка стояла перед отцом в дорожной одежде, с белым платком на голове. Марбод усмехнулся. Он еще утром, по преувеличенно простой одежде и неприятной скованности догадался, что она ходит слушать ржаных проповедников.

Марбод снова накинул плащ и взял в руки лук.

– Сегодня праздничная ночь, – сказал он, – но все равно нехорошо бродить по городу одной. Я был бы счастлив сопровождать вас.

Марбод и Лива, держась за руки, прошли через город, спустились в заброшенную гавань и влезли в какую-то дыру меж цветущих рододендронов. «Бывшие портовые склады», – догадался Марбод.

Люди молча собирались в подземелье. Нанковые кафтаны, козловые башмаки… Марбод вспомнил слова Айлиль и усмехнулся. Белый кречет – и тот не одолел мангусту. Что может сделать с мангустой ржаной королек, птичка-помойка?

У порога второго зала люди скидывали верхнее платье. Высокий человек, с лицом, сморщенным, как персиковая косточка, перевязывал каждого широким белым поясом и подавал каждому мутную одинаковую ряску.

Марбод глянул в лицо привратника и слегка побледнел: тот был слишком похож на проповедника, убитого им две недели назад.

Марбод хотел надеть ряску прямо на плащ королевского лучника, но ему жестом приказали снять верхнюю одежду. Марбод чуть усмехнулся и отогнул роговые застежки.

Кто-то за его спиной сдержанно ахнул, глаза привратника-двойника чуть расширились. Марбод не успел переодеться после встречи с Айлиль. На нем был белый кафтан, вышитый изображениями дерущихся волков и перехваченный поясом из роговых пластинок. Слева на поясе висел кинжал в трехгранных позолоченных ножнах, справа – Марбод был левшой – сверкала рукоять меча, перевитая жемчугом. Даже если привратник не знал его в лицо, он должен был признать по одежде младшего сына Ятунов.

Привратник молча обернул его белым поясом. Марбод поклонился, поцеловал протянутую ладонь. Привратник не шелохнулся, только поглядел на руки Марбода, где на среднем пальце блеснуло нефритовое кольцо с головой кречета, родовое кольцо младших сыновей Кречета. Такие кольца носили, чтобы удобней было оттягивать тетиву лука, – Марбод всегда был чудесным стрелком.

Марбод завернулся в белый конопляный балахон и переступил через порог.

Время шло. Комната наполнялась людьми и свечами. Украшений никаких, кроме известковых наростов на стенах бывшего склада. Ржаные корольки не признавали идолов; как заключить в кусок дерева того, кому весь мир мал?

Бывший привратник закрыл дверь. Начались пения. Марбод хотел пропихнуться в первый ряд, но Лива с неженской силой вцепилась ему в руку и притиснула к стене.

Все было чинно и скучно, никто не собирался творить блуд и пить собачью кровь: вздорные слухи. Марбод пригляделся. Великий Ятун! Сколько рабов!

Подошло время проповеди. Проповедник вышел на середину и рассказал что-то о сотворении мира и о лукавом.

Но сотворение мира было так давно, что оно совсем не интересовало Марбода, и он украдкой зевнул. После этого проповедник ткнул в собравшихся пальцем и спросил, о чем каждый из них должен просить бога. И сам же ответил, что нельзя просить ни денег, ни жены, ни детей, потому что все это может обернуться несчастьем, а надо просто просить бога делать добро, потому что бог знает лучше человека, что есть добро и что зло.

И стал рассказывать притчу:

Некий добрый человек, спасавшийся в пещере, ночью был разбужен огнями и криками; это разбойники убивали крестьян. «О господи, – возроптал пустынник, – если ты всеблаг, как же ты допускаешь гибель невинных», – и пошел прочь из этого места. Господь послал ему спутника – Милосердие. Вот пришли двое путников к мосту и встретили там мужа весьма святого. Поговорили. Прошли они мост, и тут отшельник видит: его спутник взял и толкнул святого в реку. Тот упал и утонул. Отшельник смолчал.

На ночь они остановились в бедном доме, и хозяин поделился с ними последним куском хлеба. Спутник же, уходя, взял единственную серебряную чашу в доме и унес ее с собой. Отшельник и тут смолчал. Следующую ночь провели они в доме, где хозяин встретил их бранью и послал на сеновал. Спутник же вынул из-за пазухи чашу и оставил ее дурному хозяину. Тут отшельник не выдержал и хотел спутника зарезать:

– Ты, верно, бес, люди так не поступают!

Тогда спутник его сказал:

– Я не бес, а свойство господне. Узнай же, что серебряная чаша, которую я украл, едва не споила своего прежнего хозяина и была причиной его бедности. А богач, которому я ее отдал, впадет из-за нее в смертный грех и окончательно погубит душу.

– А проповедник, которого ты убил, – возразил отшельник, – в чем же он-то был грешен?

– Он и вправду был безгрешен, – отвечал ангел. – Но пройди он еще несколько шагов, – и пришлось бы ему случайно убить человека и погубить свою душу. А сейчас он спасен, и подле господа.

Посему, заключил проповедник, не стоит роптать на пути господа, одному ему ведомо все. И не стоит гордиться, ибо всякий гордец – только меч в руках господа».

«Лучше б он меня убийцей назвал, – подумал Марбод, – чем мечом в чужой руке».

Когда проповедь кончилась, все вышли в первую пещеру, составили длинные столы, разложили семь видов злаков и простоквашу. Белые балахоны сняли, а пояса оставили.

Рядом с Марбодом за стол сел толстый лавочник в нанковом казакине.

– Отец мой, – спросил он, тяжело дыша, – а как с имуществом? Иные говорят – все раздай. Стольких, говорят, убиваешь, сколько могло бы кормиться от твоего излишка.

– Ересь, – коротко ответил привратник. – Пользуйся добром по совести, и все. Господь – наш верховный сеньор, и жаловал нам имущество в пользование, для нашего же блага. И грехом было бы обмануть доверие сеньора и присвоить пожалованное в собственность, и злоупотребить им. Потому-то, – продолжал монах, возвышая голос, – неугодны Господу грабежи и убийства, жадность, мошенничество, хищничество, чужеядство и страсть к насилию и чужому имуществу.

Слова проповедника были пустыми, а от самого человека шла та же страшная сила, которую Марбод чувствовал в королевском советнике, и которая злила его больше, чем все, что Арфарра делал и хотел.