И все же атака на позитивизм в книгах Хоркхаймера и Маркузе не была бесплодной; размышления о сути и становлении позитивизма вывели франкфуртцев на совершенно иную проблематику. Во многом следуя беньяминовской модели культуры и стремясь разоблачить претензии позитивизма на универсальность, Маркузе указал на его историчность: на внутреннее родство между позитивистским мышлением, общим духом и социальным контекстом Нового времени. Суть позитивизма, согласно Маркузе, в овеществлении мира (включая мир человеческого существования), в превращении его в набор фактов и закономерностей, подлежащих использованию и манипулированию. В этом смысле достаточно очевидно, что Маркузе продолжает марксистскую критику «реификации»: овеществления производственных, да и просто человеческих отношений в современном мире, их превращение в вещь, выставленную для использования и продажи. Согласно Маркузе, цель позитивистов в социальных науках — выявление закономерностей существующего общества с целью их дальнейшего использования для достижения тех или иных целей. И в этом — сходство между позитивизмом в философии и общим технократическим духом Нового времени, ориентирующимся на исчисление и последующее использование окружающего мира.

В книге «Диалектика Просвещения» Адорно и Хоркхаймер поставили своей целью проследить историю появления и становления этого духа. В этом исследовании они ввели в научный обиход несколько базисных идей и терминов, которые впоследствии станут центральными для Франкфуртской школы. Это в первую очередь представление об «инструментальном разуме» и «технологической рациональности»: ориентации человеческого мышления в новое время на власть над природой и ее использование — ориентации, которая будет затем перенесена и на мир человеческих отношений. В более поздних исследованиях подобное отношение к миру как к основе человеческого существования получит название «субъект господства». Проследить становление «инструментального разума» и проанализировать его влияние на современный мир — это и есть главная цель «Диалектики Просвещения».

Согласно Адорно и Хоркхаймеру, в основе «инструментального разума» лежит христианское противопоставление духа и материи, которое впоследствии превратится в противопоставление человека природе. Уже на излете Ренессанса природа рассматривается в первую очередь как созданная в помощь человеку — объект использования и манипуляции по определению. Стремление к господству над природой становится самоочевидной аксиомой человеческого существования. Становление капитализма усиливает это стремление и все больше превращает человеческий разум в инструмент господства над природой, в «инструментальный разум». Подобное превращение, в свою очередь, приводит к становлению современной науки с ее далеко не произвольным целеполаганием и «технологической рациональности» Нового времени. Европейское Просвещение XVIII века, с его презрением к мифу и культом разума, является логическим завершением всех этих процессов. Объявленная цель Просвещения — критическая деятельность разума — остается недостигнутой, в то время как «научный», опредмечивающий подход к миру становится доминирующим. В тот же период скрытая сторона «инструментального разума», связанная со стремлением к господству и упоением насилием, высвечивается у маркиза де Сада, который, таким образом, оказывается не случайным безумцем, а отражением подлинного духа Просвещения. Вслед за Просвещением на свет появляется позитивизм с его безграничной верой в универсальность научного метода и стремлением к математизации мира, и технологизм XIX века, с его оптимизмом и культом прогресса. И снова его подлинное лицо и подлинное место разума в новою эпоху высвечиваются в учении позднего Ницше о разуме как форме господства и о знании как средстве власти (в период написания «Диалектики Просвещения» так называемая «Воля к власти» все еще считалась подлинной книгой Ницше). Результатом этих процессов является тотальная рационализация общественных и личных отношений в Новое время, стремление к максимальной оптимизации социальных процессов и всевластие бюрократии, призванной быть орудием этой оптимизации и рационализации.

Следует отметить, что вывод Адорно и Хоркхаймера близок позиции позднего Макса Вебера. Сходство это столь заметно, что некоторые ученые рассматривли всю историю Франкфуртской школы как эволюцию от Маркса к Веберу. Вебер, как известно, проанализировал историю становления капитализма как историю растущей рациональности, оптимизации социальных процессов и «расколдовывания» мира: постепенного исчезновения веры в его магию, в его скрытую тайну. Чуть менее известна оценка Вебером этих процессов, которая была далека от оптимистической. Согласно Веберу, растущая технологическая рациональность является силой, неподвластной человеческому контролю. Тотальная система, созданная научным подходом и рациональным администрированием, развивается согласно своей внутренней логике — независимо от желаний индивидуума и отдельных социальных групп. Этот процесс ведет к рационализированному, автоматизированному, полностью управляемому миру, характеризующемуся господством технократии и бюрократического аппарата. В этом мире не будет, или практически не будет, места для автономии отдельного человека и личных ценностей. Общество станет «железной клеткой». Впоследствии Вольфганг Момзен назовет Вебера «либералом в отчаянии».

Как уже было сказано, франкфуртцы придут к сходным выводам. Более того, если Вебер верил, что семья может стать убежищем от тотальной рационализации и автоматизации мира, франкфуртцы, рассматривавшие семью как социальный продукт, не верили в подобную возможность. Впрочем, это отличие является сравнительно незначительным; гораздо важнее второе различие. Если Вебер пришел к своим выводам, анализируя экономику и процессы управления, Адорно и Хоркхаймер пришли к своим, изучая развитие форм рациональности и использования разума в западном обществе — изучая то, что марксисты традиционно относили к идеологии, к надстройке. Однако ничто в их анализе не указывает на то, что они рассматривали процесс становления «инструментального разума», «технологической рациональности» и «субъекта господства» в качестве вторичных процессов, отражающих процессы более глубинные. К сороковым годам франкфуртцы приходят к выводу об исключительной силе, сравнительной автономности развития и нередуцируемости к более глубинным явлениям того, что, пользуясь этим словом в очень широком смысле, они будут называть «идеологией».

* * *

Споры о роли и месте идеологии станут линией водораздела между Франкфуртской школой и марксизмом (включая неортодоксальный «западный марксизм»). Марксист Франц Нойманн, недавний соратник Хоркхаймера, Адорно и Маркузе, уйдет из школы. В строго марксистском исследовании нацизма «Бегемот», ставшем впоследствии классическим, Нойманн поставит своей целью доказать, что национал-социализм как идеология и форма власти соответствует определенному этапу в развитии немецкой экономики — ее тотальной монополизации. Достигшие беспрецедентных размеров взаимозависимость и централизация немецкой экономики вели, согласно Нойманну, к растущей уязвимости — любой удар отзывался эхом по всей экономической системе. И потому в условиях всеобщего кризиса начала 30-х годов немецкая экономика нуждалась в государственной защите и вмешательстве в кризисных ситуациях — которую и гарантировала тоталитарная государственная машина, созданная национал-социализмом. Помимо этого, стремление немецких монополий к экономической экспансии совпало с программой национал-социализма.