Я изранена и вся в кровоподтеках, но когда рассеивается туман на поле битвы, мне не хочется обращаться с Эстер, как с боксерской грушей. Мне хочется, чтобы она была на моей стороне. Мы видим ситуацию по-разному, но, быть может, это и хорошо.

Однако я не могу заставить себя поговорить с матерью. Мне пока что не хочется слушать ее объяснения. Я не готова их принять.

– Ты знаешь, что меня больше всего разозлило? – спрашиваю я. – Он имел наглость сказать, что я огорчаю маму. Какое право он имеет говорить подобные вещи? Я же не сказала: а нас огорчает, что наша мама вышла замуж за нудного старого манипулятора.

– Да, я сказала маме, что было глупо посылать на встречу с тобой Джеффри. У меня сложилось впечатление, что сначала был другой план, но потом он взял на себя руководство.

– Ну и ну!

– Я думаю, предложив работу, он стал хозяином положения.

– А ты можешь вообразить, какой был бы ужас, если бы я согласилась? Он бы помыкал мною, командовал… Он хочет получить власть надо мной, как над мамой.

– Да. Я сказала маме, что это верный путь к беде. Могу я попросить тебя помнить об одной вещи? – спрашивает Эстер. – Мама нуждается в нас.

– Я знаю.

– Я хочу сказать, что она действительно нуждается в нас, Гог. Думаю, у них абьюзивные отношения. И если она собирается противостоять Джеффри, то не сможет это сделать, если будет ссориться со своими дочерьми из-за него.

– Ты же не думаешь, что он?..

– Бьет ее? Господи, нет. Иначе я бы вмешалась. Но есть другие виды насилия.

– Что, по твоему мнению, я должна делать?

– Быть достаточно любезной с Джеффри. Худой мир лучше доброй ссоры. На кону более важные вещи. Его не переделаешь, но он наш отчим, и мы ничего не можем с этим поделать. Нужно поддержать маму и помочь ей осознать, что он не должен ею командовать только потому, что кредитные карточки на его имя.

Сейчас я уже добралась до работы и проверяю время по своим дешевым часикам, отогнув розовую пушистую манжету.

– Ну, не знаю. Ты лучше разбираешься в таких вещах, Эст. Но я не думаю, что, если я притворюсь, будто не питаю к нему отвращения, это что-то даст.

– Ты не права. Он очень падок на лесть. И ты можешь быть обворожительной, когда постараешься. Даже если ты сделаешь это скрепя сердце.

Я хохочу:

– Джефф думает, что я вообще не умею притворяться обворожительной.

– Послушай, у меня главное – голова, а у тебя – сердце. И я люблю тебя за это. Но я прошу тебя на этот раз подключить голову.

– Ты просишь меня дать Джеффри по голове?

– ДЖОРДЖИНА!

– И почему он не может побаловать себя хорошим сердечным приступом? Нам просто нужно угостить его коньячным маслом на Рождество и уговорить купить «Харли» в ознаменование кризиса среднего возраста.

– «Средний возраст» означает, что Джеффри собирается дожить до ста тридцати четырех лет.

– О боже, только не это! Забальзамированный в собственной желчи.

– А пока ты ответишь на телефонный звонок мамы?

От этой перспективы мне становится не по себе.

– Я пока еще не могу. Джеффри также наговорил гадостей о папе, – бормочу я. Я не могу обсуждать это с Эстер, но мне нужно, чтобы она поняла всю глубину моего гнева.

– О! Что же он сказал?

– Что он был бесполезным… – Я не могу придумать, чем заменить слово «распутник». – Что он нас предал и что Джеффри лучше его.

– Гм-м… Ему не следовало это говорить. Наверное, услышал что-то от мамы…

– Не защищай его. Этому человеку нет оправдания. Как он смеет говорить мне гадости о нашем папе?

– Ты же не можешь сказать, что он был Мужем-И-Отцом-Года, Гог. Я тоже по нему скучаю.

– Да, но это можем говорить мы, а не этот тайный фашист с зачесом на лысине.

Эстер смеется от души, и мне становится намного лучше. Разговор заканчивается, и я выключаю телефон. Открыв дверь, я встречаюсь взглядом с темными глазами Лукаса Маккарти, которые вечно обвиняют.

– Добрый день, – приветствует он меня, потягивая кофе из кружки. – Все в порядке?

– Да.

Мне лишь померещился многозначительный взгляд и какая-то необычная интонация? Может быть, он слышал мой телефонный разговор? Знает ли он, что Девлин рассказал мне о Нив?

Я в первый раз вижу Лукаса после этого открытия. Как же мне теперь к нему относиться? Правда, если бы Лукас хотел, чтобы к нему относились как к недавно овдовевшему мужчине, он бы мне рассказал о своей утрате.

Рядом с ним неожиданно появляется Дев, в духе ситкома: наверное, он что-то делал под барной стойкой. Указывая на меня, он говорит:

– Черт побери, оно собирается какать!

Я в полном недоумении, но потом понимаю, что он указывает на Кита, пристроившегося в углу.

– Кит просто так сидит. Если только ты не имеешь в виду Джорджину.

– Мне пойти погулять с Китом? – спрашиваю я.

– Нет! – кричит Лукас, затем добавляет: – Нет, спасибо. Я выведу его.

Он пристегивает поводок и говорит:

– Пошли, мальчик. Дядя Девлин тебя обвиняет. Пойдем-ка подышим свежим воздухом.

За ними закрывается дверь, и на меня веет цитрусовым лосьоном после бритья и мокрой псиной. (Вот уж никогда бы не подумала, что мне понравится такое дикое сочетание.) Дев говорит:

– Он носится с этой шавкой. Не принимай это на свой счет, ничего личного.

Мне становится еще хуже, поскольку я не думала, что хамство Лукаса так заметно.

Меня все еще не покидает воспоминание о том дне в Ботаническом саду. Надеюсь, я никогда не стану в подпитии кричать Лукасу: «А когда-то тебе ГОРАЗДО больше хотелось гладить меня, чем свою собаку».

26

– Вот что я хочу сказать: у нее для меня есть только дни с понедельника по среду. Я недостаточно хороша с четверга по субботу. У меня нет приоритета.

Клем пытается объяснить нам с Джо, которая делает мне прическу, почему ее подруга Сэди – то ли подруга, то ли нет, исходя из того, когда она предлагает встретиться. Интриги и козни в винтажном бутике – это что-то.

– Может быть, она действительно свободна в эти дни? – предполагаю я.

– Нет! Она всегда где-нибудь бывает на выходных. Я видела фотографии. Знаешь, у всех нас есть друзья второго и третьего ряда. Но зачем же делать это таким явным? Это неприлично.

Клем часто с уверенностью заявляет: «Мы все это делали» или «Мы все втайне так думаем». Это меня обескураживало, пока