— Жду! — прошептал в трубку опьяненный неожиданной радостью Добрынин.

— Вот видишь! — Мария Игнатьевна улыбнулась, разделяя радость служебного мужа. — Теперь мы можем позавтракать?

Добрынин кивнул.

Служебная жена позвонила вниз, заказала завтрак.

— А Григорий где? — спросил Павел, натягивая галифе.

— У няни пока, вечером принесут, — ответила Мария Игнатьевна. — Потерпи чуток, увидишь!

Завтракали на кухне.

За окном шуршал дождь.

Часы кукукнули одиннадцать раз.

Поели. Выпили чаю.

А машина все не приезжала.

Между делом решил Добрынин свою котомку разобрать, разложил все на полу. Задумчиво переводил взгляд с «кожаной» книги на книги о Ленине, на почти пустой мешочек с двумя надкушенными сухарями, уже, конечно, не едой, а памятью.

А время шло. Снова кукукнули часы в кухне.

Перестал шуршать дождь за окнами.

И вот наконец раздался долгожданный звонок в двери.

Военный шофер молча козырнул, и Добрынин все понял. Обулся, накинул кожух и, забыв попрощаться с Марией Игнатьевной, вышел.

Вот уже и знакомый коридор Кремля, знакомый конский запах, но все чисто вокруг. Шофер проводил Добрынина до высоких дверей, у которых стоял на охране красноармеец с автоматом. Солдат уже знал о Добрынине и тут же ввел его внутрь, а сам снова вышел, прикрыв за собою двери.

Все здесь было по-старому.

За столом в шинели сидел, скрючившись над какой-то бумагой, сам хозяин кабинета, хозяин Кремля и всей Советской страны.

Он поднял голову на скрип двери и, увидев вошедшего народного контролера, встал.

«Боже! Какой старый, худой!» — подумалось Добрынину.

Шинель на товарище Тверине болталась, как на вешалке. Небритые щеки, впалые, бледные. Клинышек бородки, то ли седой, то ли какой-то посеревший, был смят в левую сторону.

— Ну, здравствуй, Паша!

Голос звучал застуженно, немного хрипловато, и только интонации были те же, что и раньше. Добрынин быстро подошел, пожал руку.

— Холодно у меня здесь, — сказал товарищ Тверин. — Ну ничего, вот тульские оружейники мне электрический чайник подарили, теперь не надо никого беспокоить. Час назад я его включил еще немного — и закипит. Ну рассказывай!..

Не снимая кожуха, народный контролер начал свой рассказ. Начал с самого начала, с «японской» истории, с мехов, с «Петрова».

Товарищ Тверин слушал внимательно, не перебивая, пока не закипел чайник. Потом сделали короткий перерыв, хозяин кабинета достал стаканы, необычного вида подстаканники, синюю жестянку с чаем.

— Подстаканники нравятся? — спросил Тверин, заметив пристальное внимание Добрынина. — Бойцы с Южного фронта прислали. Из гильз танковых снарядов сделаны! Талантливый у нас народ!..

Заварили чай. Разлили по стаканам. К чаю товарищ Тверин вытащил из ящика своего стола тарелочку с какими-то сушеными фруктами.

— Бери, Паша! — сказал он. — Это казахи прислали. Бери и дальше рассказывай!

Так, попивая чай и разжевывая сухие фрукты, продолжил Добрынин свой рассказ. Рассказал про «кожаную» книгу, про танк с замерзшими танкистами, про жизнь в геологической экспедиции.

Потом замолчал. Странным показалось, что вот прожил он где-то на Севере столько времени, может, два года, может, больше, а все, что с ним присходило, за какие-то сорок минут рассказал. Но потом спохватился народный контролер, вспомнил, что про поезд «разноглазого» еще ни слова не сказал. И тут же решил про вино не говорить. Лишь вкратце о том, как доехали. Вдруг про помощника своего вспомнил. Разволновался, рассказал об урку-емце товарищу Тверину, Тверин долго молчал, размышляя.

— Глупо ты сделал, Паша! — наконец выдохнул он. — Мы и в мирное время никого без специального пропуска в Москву не пускаем, а ты так в военное время сделал… По нему что, сразу видно, что он не русский?

— Нет, не сразу… — упавшим голосом ответил Добрынин.

— Ну, знаешь, сам я тут сделать ничего не могу, но давай попробуем кое-что другое…

Добрынин с готовностью кивнул.

Тверин поднялся из-за стола, выглянул из кабинета и сказал что-то охранявшему его красноармейцу. Вернулся за стол.

— Сейчас придет один солдат… — пожевав землистыми губами, сказал товарищ Тверин. — Может, он что придумает… Только ты ему сам все расскажи.

Минут пять после этого длилось в кабинете молчание. Наконец, в кабинет без стука зашел красноармеец. Лицо его показалось Добрынину знакомым. Словно он его уже видел, и даже разговаривал с этим человеком.

Тверин пригласил солдата сесть за приставной столик как раз напротив народного контролера.

Рассказал Добрынин красноармейцу, в чем дело. Тот задумался, попросил описать еще раз встречавшего их военного. Потом сказал:

— Ну шо, опробую, но тохда надо будет продухтами платить…

Добрынин кивнул.

— Пошел я… —оказал красноармеец и свободной походкой вышел из кабинета.

— Сделает! — кивнув вслед ушедшему солдату, сказал товарищ Тверин. — Он тут недавно тещу мою спас… вот только жену не смог выручить, а так он много может…

— А это не он раньше милиционером был? — припомнил наконец народный контролер.

— Был, был тут на входе…

Теперь Добрынину стало ясно, что именно этот человек отбирал у него когдато котомку с топором и сухарями, и он же, наверно, пытался тогда съесть сухари.

В дверь постучали.

Вошли двое других красноармейцев: у одного в руках раскрытая большая тетрадь, у другого — бидончик с ручкой.

— Вот, товарищ Тверин, распишитесь в получении. — вежливо произнес красноармеец с тетрадью. — Это за август и сентябрь.

Тверин надел очки, наклонился к положенной перед ним на столе тетради, прочитал, что там было написано, потом расписался.

Красноармейцы ушли, оставив закрытый крышкой бидончик на приставном столике перед носом у Добрынина.

— Ну вот, — оживленно проговорил Тверин. — Еще чаю выпьем, а потом и вина можно! Портвейн марочный! Дай-ка сверю — все ли правильно?

Вытащив из высокой стопки бумаг блокнот депутата, хозяин кабинета полистал его, отыскивая нужное, потом, найдя, еще раз наклонился к собственному мелкому почерку.

Снял очки. Закрыл блокнот.

— Так и есть! — сказал немного огорченно. — За июнь-июль не приносили! Зазвонил телефон.

— Да! — сказал в трубку товарищ Тверин. — Заседание Совета Обороны? Хорошо, приду! Положил трубку, глянул на часы.

— Ну что, часик у нас еще есть, Паша!