– Премного приятно-с, – сказал он. Голос его был густым и строгим, как и подобает управляющему делом.

– С мадам Капустиной вы знакомы, – бросила Авива Капитоновна, следя за прогулкой графа и Агаты по гостиной.

Сваха кивнула, но выйти из дальнего угла гостиной не захотела. Чем дальше от Пушкина, тем ей было спокойней.

– Какой у вас чудесный аграф, – сказала Агата Кристафоровна, разглядывая ювелирный цветок с голубыми лепестками, похожими на сложенные крылья бабочки, приколотый на груди так, чтобы бросаться в глаза.

– Ах, милый пустячок, немного камней, золота, эмали, несколько брильянтов, как умеет сочетать только Фаберже, – ответила Авива Капитоновна, следя за общением графа. – Всего лишь голубой лютик, но мне нравится.

– Изумительная вещица…

– Да, да, благодарю… Алексей Сергеевич, не побрезгуйте закусить. – Хозяйка вечера указала на стол, накрытый «а-ля фуршет». Среди тарелок с мясными и рыбными закусками виднелось каре из бутылок «Moët & Chandon». – Не скучайте, скоро начнем… А я пока позволю похитить вашу тетушку.

Тут Авива Капитоновна взяла Агату Кристафоровну под руку и, что-то тихо говоря, стала продвигаться в сторону графа и баронессы, которым было так интересно друг с другом, что они не замечали ничего вокруг. Урсегов раскраснелся и частенько нырял взглядом в вырез платья баронессы. Когда выныривал, окунался в ее прекрасные глаза.

Господин Курдюмов смущался, издавал кряхтящие звуки, но вступить в разговор не решался. Капустина не желала покидать своего угла. Сестер не было. Пушкину ничто не мешало подойти к столу.

На этикетке шампанского был напечатан год выпуска: «1892». Тот же год, что на бутылке из салона. Таких бутылок в Москве найдется множество. Около шампанского дожидались бокалы. Пушкин рассмотрел золотую каемочку и редкой красоты гравировку с лилиями и орнаментом. Бокалов было десять. Он заставил себя отойти от стола.

Авива Капитоновна не смогла вклиниться между графом и баронессой. Как только она приближалась с тетушкой, чтобы начать общий разговор, Урсегов ловко уводил спутницу в сторону. Мадам Бабанова улыбалась, злилась, но ничего не могла поделать. Как вдруг на ее пути возник Пушкин.

– Слышал, у вас в доме коллекция картин. Могу ли ознакомиться? – спросил он. – Давно интересуюсь живописью.

– Алексей Сергеевич сам прекрасно рисует, – подсказала тетушка.

Мадам Бабанова позвонила в колокольчик и приказала горничной прислать Василису. Компаньонка появилась быстро, будто сидела в соседней комнате.

– Покажи Алексею Сергеевичу картины в малой столовой и где он захочет, – приказали ей.

Василиса молча поклонилась. Лицо ее пошло красными пятнами, глаза влажно заблестели. Пропустив Пушкина и затворив дверь в гостиную, как полагается прислуге, она шмыгнула носом.

– С чего желаете начать? – спросила она, нарочно наклоняя голову, чтобы не было заметно заплаканных глаз.

– Кто вас обидел? – спросил Пушкин. Он, как и вся полиция Москвы, готов был защищать девиц от слез и тому подобных неприятностей.

– Пустяки, – подавив вздох рыдания, ответила Василиса. – Домашние хлопоты.

– Мадам Бабанова обругала вас?

Василиса подняла на него глазки, готовые вот-вот брызнуть слезами.

– А вы никому не расскажете?

– Сохраню в тайне.

И тут Василису прорвало. Глотая вздохи и слезы, она пожаловалась на лютую несправедливость хозяйки. С утра ей было поручено следить за кухней и подготовкой вечернего приема. Она отправилась в холодную кладовую и вынесла ящик с полудюжиной бутылок шампанского. Ящик оказался открытым, в нем не хватало бутылки. Василиса честно доложила мадам, но вместо благодарности ее обвинили в воровстве. Хуже того: вычли двадцать пять рублей, стоимость бутылки.

– Взял неизвестно кто, а платить мне, – пожаловалась она. – Так ведь еще и словами обозвали такими, что повторить нельзя… Но ведь на этом не закончилось…

– Пропало два бокала, – сказал Пушкин.

Чем вызвал такое удивление, что Василиса забыла про слезы.

– Мадам и вам пожаловалась? – испуганно спросила она. – Думаете, я украла? Так вам не картины нужны, а мне допрос устроить… Что ж, как вам угодно… Ведите в полицию. Я не воровка, чтобы красть в доме, где служу.

И Василиса отвернулась.

Пушкин заверил, что арестовывать ее не собирается и мадам ему ничего не рассказала. Заметил, что было выставлено десять, а не двенадцать бокалов.

– Так что с ними случилось?

Оказалось, что вина Василисы была в том, что из старинного буфета в большой столовой она аккуратно, по паре, принесла бокалы в гостиную. Мадам пересчитала и пришла в бешенство: не хватало двух. Куда они делись, Василиса и представить не могла. В буфет никогда не заглядывала.

– Почему Авива Капитоновна так дорожит стеклом?

– Это не стекло, а редкие бокалы Императорского стеклянного завода, кажется, начала века, – поправила Василиса. – Слышала, что Федор Козьмич лет двадцать назад купил их по случаю у какого-то разорившегося придворного… Считается семейной реликвией. Куда могли деться, знать не желаю. На меня всех собак повесили, обещали к приставу в участок отвести как воровку.

Чиновник сыска заявил, что от пристава избавит.

– Когда бокалы доставали последний раз?

Василиса задумалась.

– Так ведь на Масленицу! – вспомнила она. – Накрыли для праздника в большой столовой. Поставили всю дюжину.

– Кто был за праздничным столом?

– Сейчас вспомню… Астра с Гаей, я, Авива Капитоновна, мадам Капустина, господин Курдюмов с сыном, граф Урсегов с другом…

– Какой именно друг? – перебил Пушкин.

– Господин Гурлянд, служит в газете, такой приятный и остроумный… Будет дружкой на свадьбе графа. Еще нотариус Меморский, служит семье с незапамятных времен. Ну и Федор Козьмич во главе стола. Младший брат, Дмитрий Козьмич, был в отъезде.

– Одиннадцать человек. Для кого еще бокал?

Василиса отчего-то смутилась.

– Семейная традиция: Федор Козьмич по левую руку от себя никому не разрешал садиться, но всегда требовал ставить прибор и бокал…

– Для кого же? – спросил Пушкин, предполагая ответ.

– Место для наследника, которое никому нельзя занимать, – шепотом ответила Василиса и даже оглянулась. – До сих пор порядок держится…

Господин Бабанов так сильно хотел сына, чтобы передать ему дело, что держал пустое место укором для жены. Несладко приходилось Авиве Капитоновне. После стольких лет семейной пытки характер может сильно испортиться.

– Вчера говорили, что смерть Федора Козьмича показалась вам странной…

Девушка отстранилась и замахала рукой.